Вячеслав Усов - День гнева

Тот самый, что утёк из-под Вольмара, бросив пушки, а много раньше поставил неграмотную закорючку под решением Земского собора о возобновлении несчастной войны. По слабодушию или недомыслию такие, как он, поддержали царя против Избранной рады [13] Избранная рада — круг лиц, приближённых Ивана Грозного, фактически бывших неофициальным правительством в конце 40—50-х гг. XVI в. , направив на десятилетия усилия России на запад вместо юга. Запад ответил непримиримой враждой... Первыми словами Шереметева было обещание присягнуть на верность королю. Его страшило возвращение в Москву.

Баторий слушал невнимательно. Гораздо больше волновала его сохранность города. Огонь не шутит. По оценке Каллигари, Полоцк за одну навигацию принесёт казне сто тысяч флоринов. Цена похода. Кроме того, необходимо внушить жителям, что они не завоёваны, а возвращены матери-Литве. Им ещё памятны грабежи, избиение еретиков и утопление евреев, сопровождавшие московское нашествие. Король приказал направить в город отряд поляков для предотвращения бесчинств. Зборовский отобрал самых надёжных, построил их перед мостом через воротный ров.

В город, однако, рвались и венгры и литовцы. Считали, что имеют право на добычу. Предпочтение поляков возмутило их, а зрелище пожара, багряно, дымно отражённого в стылой Двине, одурманило. Литовцы первыми кинулись на мост, горланя о зряшном пролитии братской крови. И тут с Баторием случилось то, чего прежде как будто не водилось.

Знамя его стояло на пригорке, вокруг — телохранители, военачальники и сдавшиеся московиты. Король схватил чекан [14] Чекан — ручное оружие, стержень с топориком и молоточком на конце. и, спотыкаясь на рытвинах разбитой копытами поляны, ринулся вниз, к мосту. Ошеломлённые телохранители не вдруг сообразили, а Шереметев так и остался с растопыренными мясистыми ладошками и чернозубо зияющим ртом. Добравшись до первого литвина, король врезал ему чеканом по наплечнику, рассёк железо и, верно, достал до мяса. Тот заверещал не от боли, а от ужаса: Баторий умел быть страшным. Отряд рассеялся, даже поляки сыпанули с моста. «Bestiae! — вопил король. — Скоты!» И что-то о порядке, к которому за тысячу лет не приучить славян.

Когда он возвращался к знамени в сопровождении телохранителей, добавивших, кому следовало, стыд и ожесточение мешались в его кривой гримасе. Кончик длинного носа, загнутого, как у Аттилы [15] Аттила (? — 1543) — вождь кочевого племени гуннов с 434 по 453 г. , влево, коробился ещё заметнее. Венгры, довольные, что миновали искушение, встретили пострадавших хохотом. Толпа литовцев уплотнилась отчуждённо и угрюмо. Фёдор Шереметев, чесанув бороду, возобновил свою тугую речь, но Ян Замойский [16] Замойский Ян (1541 — 1605) — польский коронный гетман (командующий войсками) и канцлер. оборвал его: в Москве задержан наш посланник, на кого-то из вас придётся его выменивать... Рано измятое, простёганное склеротическими жилками лицо Шереметева пожелтело, кафтан с железными пластинами стал тяжёл ему. Венгерский конвой окружил воевод, увёл к шатрам на береженье.

Все, кто умел, писали письма.

Коронный гетман Ян Замойский — нунцию Каллигари, в Вильно:

«Взяв Полоцк, король с величайшей кротостью духа соединил своё воздержание и целомудрие. Он не позволил никому делать оскорбления ни словом, ни делом; не пожелал даже видеть жену главного воеводы того замка, женщину привлекательную и молодую...»

Людовик Боромвский — Каллигари:

«Часть московского войска для оказания помощи Полоцку прибыла в замок Сокол. 11 числа этого месяца замок был нами взят и окончательно сожжён. Во время пожара было убито до 4000, и это были не рядовые. Но цвет московского войска. Они храбро защищали замок, что вызвало среди наших и удивление, и некоторый урон».

Князь Курбский — Ивану Васильевичу, в Москву:

«Во странствии пребывал и во убожестве от твоего гонения, титул твой длиннейший опускаю...

А еже пишешь, именующе нас изменники, иже мы были принуждены тебе крест целовать, поскольку там у вас обычай, аще бы кто не присягнул, горчайшей смертью да умрёт, на сие тобе ответ мой: не тому бывает грех, кто крест целует, но паче тому, кто принуждает. Аще ли кто из-за прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца.

Но исповедую и грех мой, иже принуждён был твоим повелением Витебское великое место и в нём двадцать четыре церкви сжечь. Так же и от короля Сигизмунда Августа принуждён был Луцкие волости воевать. Лишь под хоругви Крымского царя не встал. Потом и сам король тому дивился и похвалил меня, иже не уподобился безумным...»