Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Продолжая развивать наступление, Салтыков устремился к Ругцуку. А вот Каменский не стал преследовать янычар, остановил свой корпус и отправил фельдмаршалу рапорт, что решил «взять позицию промеж Силистрии и Шумлы для пресечения с сухого пути неприятелю коммуникации».

— Дурак! — вскричал Румянцев, кинув бумагу на стол. — Какой дурак!.. В Шумле-то и войска приличного не было: везир всех бросил к Козлудже. А он теперь соберёт разбитых, ободрит и учредит в Шумле такую оборону, что дни, потерянные в стоянии, канут невозвратно.

Пылая благородным негодованием, Пётр Александрович продиктовал ордер Каменскому: немедля подступить к Шумле и овладеть крепостью; в случае же сильного её укрепления — осадить и пресечь «всякое сообщение».

К этому времени в Браилов, где теперь находилась ставка фельдмаршала, прибыл везирский нарочный Али с очередным посланием своего хозяина. Он привёз ноту, которая повергла Румянцева в изумление и гнев: расценив предложение о «модификациях» как готовность России пойти на любые уступки, Муссун-заде (он писал ноту до сражения у Козлуджи) отказался изменить турецкие условия мира.

«Чтоб постановлена была вольность татар, — говорилось в ноте, — во всей силе сходственно с законом магометанским, не требуя ни гарантий, ни ручательства, ни равности; чтоб, исключая Азов, все прочие крепости и границы оставлены и со всем в прежнем их образе отданы и вручены были Порте».

— Его упрямство дорого обойдётся туркам, — процедил сквозь зубы Румянцев. — Сколь ни лестна мне слава участвовать в примирении обеих держав, но когда с их стороны не те средства предлагаются, которые могли бы миру помочь, то и я предъявлю другие средства...

Выполняя волю фельдмаршала, российские корпуса продолжали нажимать на турок: Каменский стоял в пяти вёрстах от Шумлы, заблокировав главные силы великого везира, дивизия Салтыкова обложила Рущук, а бригадир Заборовский разбил в Балканских горах корпус Юсуф-паши, вызвав панику в турецких тылах.

Сам Румянцев придвинулся с войском к Силистрии.

По докладам сераскиров Муссун-заде видел, что положение его армии становилось катастрофическим. Стремясь оттянуть развязку, он снова написал фельдмаршалу. Но теперь тон письма был другой: не высокомерный, как в ноте, а простой, будничный, обречённый. Муссун-заде просил Румянцева поскорее «прислать верную и знатную особу, дабы договариваться с оной о мире».

— Ну вот, кажется, и всё! — воскликнул Пётр Александрович, торжествующе оглядев генералов. — Теперь везир пойдёт на любые условия! А я продиктую ему такой мир, что он пожалеет о своём долгом упрямстве. И не мы к турку, а он к нам приедет. Слово даю — войну я закончу нынче!

Ответ фельдмаршала был жёсткий: немедленно прислать в русский лагерь полномочного человека, чтобы «составить прелиминарные перемирия».

Муссун-заде, всё ещё надеясь избежать позора, согласился на заключение перемирия и предложил возобновить конгресс.

— Прищемили хвост турку! — обрадовался Румянцев. — Только теперь поздно ласкаться!

Чувствуя, что великий везир уже сломлен, отбросив все предписания Петербурга, он решил одним ударом покончить с Портой: не перемирие, а немедленное подписание мира!

Он вызвал писаря и, расхаживая большими шагами по скрипучим половицам, продиктовал ультиматум:

— «О конгрессе, а ещё менее о перемирии я не могу и не хочу слышать!.. Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: если хотите мира, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много было толковано и объяснено. И доколе сии главнейшие артикулы не будут утверждены — действие оружия никак не перестанет!..»

Фельдмаршал ждал положительного ответа со дня на день, был уверен в нём, но тем не менее предупредил Салтыкова и Каменского: если в письме везира встретит несходство с интересами России, то немедленно сообщит об этом генералам, чтобы военной силой вконец сломить турецкое упрямство и самонадеянность. Сам же он с двумя пехотными полками и пятью эскадронами кавалерии подошёл к деревне Кючук-Кайнарджи, открыто демонстрируя везиру, что идёт на соединение с корпусом Каменского.

«Аллах оставил меня...» — обречённо подумал Муссун-заде, когда ему донесли о движении русского паши.

Окружавшие его чиновники тревожно склонили головы — ждали приказаний. Их сгорбленные, в широких одеждах фигуры напоминали нахохлившихся цветастых птиц и выражали такую покорность, что у везира не осталось никаких сомнений — все готовы смириться с участью позорного плена. Это разозлило его.