Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

– Эта молодая варварка так глядит на нашу лодью, что мне становится не по себе, не ведьма ли она, среди них, говорят, их немало… Кого она пришла провожать? – обронил один из лодейщиков другому.

Тайная нить между Дивоокой и Божедаром прервалась, и, приходя в себя, он услышал последние слова работника. Находясь в каком-то совершенно непонятном состоянии, трапезит опустился на деревянный настил и прикрыл очи, чтобы никто не заметил в них отражения тех чувств, которые сейчас бурлили в нём.

Митрополит Сирин тоже глядел на удаляющийся берег, но видел не его, а то, как отдаляется надежда управлять этой необычайно богатой, обширной и по-варварски наивной страной. Его мысли снова вернулись к беловолосому князю-чародею, которому удалось перехватить бразды правления сим непокорным и простодушным народом: «Но ничего, у Империи и её церкви очень много способов достигать задуманного. Нынешний князь россов только отсрочил наши планы, мы вернёмся, обязательно вернёмся, и эта непокорная страна будет послушна нам, как и многие другие».

Сирин был умным и прозорливым человеком, но он не мог представить, что власть Константинопольской церкви над Русью отсрочена не на пять-десять лет, а почти на целое столетие.

Ольг с Ефандой наводили порядок в княжеском тереме, повелев охоронцам вынести из светёлок и горниц всё лишнее, к чему был весьма пристрастен Скальд. Многочисленные сундуки и сундучки, лари и короба с драгоценностями, паволоками, восточными коврами, мехами, льняными и шёлковыми полотнищами, разная дорогая одежда и богато украшенное оружие, византийские иконы и книги греческого Священного Писания – чего только не наносили воины во двор терема.

– Ларцы с украшениями переписать и в казну поместить, оружие в оружейную, иконы и книги христианские сжечь, остальное пусть люди возьмут, кому что необходимо. Слыхал, потерпели в прошлое лето многие кияне от пожара, потому им всё это кстати будет, – кивнул Ольг на кучу всяческого скарба, вынесенного из многочисленных помещений.

– Гляди, княже, а сия книга вроде не греческая, хоть и с крестом! – молвил один из охоронцев, с трудом таща богато обрамлённые кожи.

– Покажи волхву Велесдару, что он скажет.

Молодой волхв поглядел на книгу, полистал страницы и молвил:

– У местных волхвов спросить надобно. Не ведаю я, но сердцем чую, что непростая сия книга.

– А вот ещё находка, на христианскую и на княжескую не похожа, простой амулет какой-то, может, случайно в Аскольдовы вещи попал? – Воин показал медную позеленевшую пластинку с каким-то изображением.

– Ну-ка, покажи! – Велесдар взял амулет, потёр его концом шерстяного пояса, и взору предстал восьмилучёвый коловрат. – Солнце, наше солнце! – радостно произнёс волхв. – Сие точно Аскольду не принадлежит. Дозволь взять, княже?

Ольг не стал возражать против того, чтобы родичи и сотоварищи бывшего певца Асов и недавнего князя града Киева погребли его по своим христианским обрядам. Похоронен он был в Угорском урочище, где располагался стан угров при их переселении на Карпаты. Аскольд был в хороших отношениях с их князем Алмошем. В сём месте и обрёл наконец вечный покой неугомонный Скальд, и над его могилой впоследствии киевские христиане поставили небольшую деревянную церковь имени Святого Николая.

Стали возвращаться изгнанные Скальдом и византийскими епископами волхвы.

Новгородский, а ныне и киевский князь Ольг тем временем сбирал старост и тиунов и рядил с ними, как далее жить граду, что вперворядь сделать, а что поближе к зиме. Вершили суд княжеский – замеченных в грабежах, убийствах и прочих злодействах сотоварищей Скальда казнили, остальных, кто повинился, простили, а кого изгнали из града навсегда, чтоб бродили они по чужим местам и помнили, сколь тяжек поступок, супротив Рода свершённый. Большая же часть воинов и охоронцев, кто не замечен был в грабежах и насильствах, принесли клятву на верность князю и влились в его дружину.

– Княже, тут хазарские купцы просят принять их, рекут, что желают выразить почтение новому князю, дары принесли, – доложил теремной охоронец, когда Олег возвернулся.

В гридницу гуськом вошли, негромко переговариваясь на арамейском, шестеро купцов в дорогой одежде с жидкими бородами и небольшими шапочками на лысоватых головах. На самом старшем была круглая невысокая каракулевая шапка, несмотря на жаркий день. Купцы, повинуясь жесту князя, уселись на широкой дубовой лаве у стенки.