Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

– Так ведь и самого волхва по слову сего Аскольда сгубили! – восклицали другие, уже не боясь того, что мёртвый нурманский воин теперь им что-либо сделает.

– Кто на волхва руку поднял, того никакая стража не убережёт, это каждый ведает, – степенно покачивали седой головой старцы.

– Верить каждый человек волен во что хочет, да силой свою веру другим навязывать никому не дано, а уж волхвов – людей, ближе других к богам стоящих, и вовсе трогать нельзя, и речь тут не о чем! – решительно молвили старцы, и все согласно кивали.

Если кто и жалел о бывшем князе, то было тех людей не так много. Особенно горевали его верный друг Хродульф и новоиспечённый боярин Пырей. Только горевали они порознь: Пырей, прихватив самое ценное, на небольшой лодье в шесть вёсел удалялся прочь от Киева-града вниз по течению, ещё не ведая, где и при ком осядет. Верный же сотоварищ бывшего певца, бывшего конунга, а потом князя Киевского лежал на соломе в крепком амбаре со связанными руками, и его бил озноб. Не то оттого, что потерял много крови, не то оттого, что сердце нурмана выло звериной тоской от предчувствия, что без Скальда, пожалуй, закончится жизнь и его, Хродульфа, бывшего викинга и бывшего начальника личной княжеской охороны.

Тем временем в ворота града входила, блистая кольчугами и латами, конница князя Ольга, а к пристани причаливали лодьи с пешими вооружёнными воинами. Были тут варяги, словене, русы, меря, чудь, весь, кривичи – все те народы, коих собрал под своей рукой Ольг в Северной Словении. При виде такой силы даже те из бывших сотоварищей Скальда, которые готовы были выступить против новгородского князя, призадумались. Воевода Бобрец отдавал привычные Ольговой дружине короткие и точные наказы, кому какие ворота под строгий надзор взять, кому торговую пристань охранять, кому порядок на улицах града блюсти. Слаженно и быстро растекались пешие и конные воины по своим местам. Так же быстро и без особых хлопот были схвачены самые верные сотоварищи Скальда. Только чуткие греческие епископы-изведыватели да их подручные черноризцы мигом растворились неведомо где. Одного попина греческого из возведённой недавно деревянной церкви сумели перенять разгневанные насильственным крещением кияне. Втащив Серафимия на самый верх, где болтался неуёмный колокол, сбросили пастыря вниз, пообещав перед тем, что, коли сохранит в сём полёте попина греческий бог, более его не трогать. Однако византийский бог то ли не заметил своего слугу, то ли пока не имел власти на земле Киевской, но не помог своему жрецу, и тот, отягощённый телесами великими, грохнулся оземь замертво. Большая же часть горожан, удивлённые и растерянные неожиданными событиями, во всём, что происходило, особого участия не принимали. И сожаления к тем, кто их пытался силой обратить в чужую веру, не испытывали, напротив, порой радостно, а порой злорадно сообщали друг другу о том, кого из чужаков или местных их сотоварищей взяли в железо новгородцы.

На другой день всем жителям объявлено было, что в полдень возле Торжища князь Новгородский Ольг даст роту на верность Киеву и отныне будет беречь его со своей дружиной от всяческих врагов и самозваных владетелей.

Народу на большой торговой площади собралось много, почти весь люд киевский да ещё многочисленные гости торговые из дальних стран. Ровными молчаливыми рядами стояли конные и пешие дружинники. Блистали их начищенные по такому случаю клинки, наконечники копий, нагрудные пластины на кольчугах и наручи, шеломы с масками и без. Кияне, одни с восхищением, иные с некоторой опаской глядели на ряды воинов, от которых исходила мощь и уверенность.

– Эге, братья, гляди, силища-то какая! – восторженным шёпотом переговаривались меж собой шорники и кожевенники с Зелёного Яра.

– По всему видать, вои бывалые, гляди-ка, доспехи посечены, да и шрамы у многих! – вторили им кузнецы с Подола.

– Так ведь сии воины во главе с Рюриком и Ольгом великое войско хазарское одолели! – рекли третьи.

– Да, кто теперь осмелится на Киев пойти супротив такой-то силы?

На высокий помост, что сварганили за ночь из брёвен раскатанной вчера христианской церкви, поднялся могучий воин в полном боевом облачении с мечом и готским скрамасаксом на поясе. Добрая броня его блистала на полуденном солнце, белые волосы рассыпались по крутым плечам, а очи сияли живыми смарагдами, оглядывая собравшийся на площади народ.

Вслед за ним на помост взошла жена с тонким, будто у девицы, станом, ведя за руку мальца лет пяти.