Николай Кузьмин - Меч и плуг [Повесть о Григории Котовском]

— Что? — быстро спросил Романов. — Все распределили бы по справедливости?

Язвительный вопрос хозяина осадил Котовского. Так перед неожиданной преградой на все четыре ноги оседает разогнавшийся горячий конь.

— Ну, все не все, но-о… но хоть что-то. Не сидеть же сложа руки…

Горячность Котовского забавляла железнодорожника. Больше того, она даже нравилась ему. Романов считал, что спорящего человека можно убедить, переуверить, хуже — с равнодушным. Равнодушных людей он не любил: такие существуют тупо, как бы прислушиваясь только к тому, что происходит в собственном желудке… Ольга Ивановна, не вникая, о чем спорят мужчины, видела, как молодое энергичное лицо Котовского выражает то презрение, то страсть и азарт.

Никто, наставительно говорил Романов, сложа руки не сидит (упрек Котовского задел его). Борьба идет, и давняя упорная борьба. И люди есть, смелые, выносливые люди. Может быть, они менее сильны, нежели Котовский, за ними нет погонь с перестрелками, но правительство, жандармерия ведут на них облавную охоту, выслеживают как самых опасных врагов. «Народовольцы, да?» — загорелся Котовский. Небольшое, но сплоченное братство отчаянных людей, объявивших смертный приговор самому царю, восхищало его. Все, что ему удалось сделать со своим отрядом, не стоило одного разрыва бомбы, брошенной рукой народовольца. Вот эти люди занимались настоящим делом!.. К его изумлению, Романов и тут покривился. Котовский даже подскочил. Что, снова чепуха? Ничего себе, хорошенькая чепуха! Самого царя кокнуть — это чепуха? А министра? А губернатора?

— Вы что же — эсер? — поинтересовался Романов.

В запальчивости Котовский заявил:

— Может быть. Это мне все равно. Я с теми, кто действует. Понимаете — действует!

Он по-ястребиному смотрел на хозяина, худого человека, из которого железная дорога, казалось, высосала все соки, оставив лишь один костяк мастерового, необходимый для исполнения работы.

— Вы в шахматы, случаем, не играете? — неожиданно спросил тот. — Я это к тому, что только в шахматах потеря главной фигуры ведет к проигрышу. Да и то, знаете ли, не всегда!

Из дальнейшего разговора Григорий Иванович уяснил: спорить с Романовым бесполезно. Тот оставался в беспредельной уверенности: события в мире будут обязательно развиваться таким образом, что молодой знаменитый экспроприатор поймет — не сможет не понять! — свою главную ошибку в жизни. Бороться с самодержавием нужно, необходимо, но только не так, как это делал Котовский, о кет, совсем не так!

Расстались они тогда, едва не поругавшись. Собираясь уходить, Григорий Иванович с некоторым высокомерием заявил, что, покуда российского мужика вываришь, как это вроде бы требуется, в фабричном котле, покуда, как говорится, натянешь на него рабочую шкуру, покуда то да се… так ведь и жизнь пролетит. Нет, ждать он не намерен. Да и зачем? Вы там валяйте копошитесь — листовочки, типографии, прокламации, — а он-то знает, что того же Хаджи-Коли с его усатой толстой рожей, с битюгами городовыми надо не листовочкой хлестать, не прокламацией… Он меня, значит, кирпичом, а я его калачом!

Провожая гостя, Романов доверительно посоветовал ему быть осторожней. На его взгляд, Котовский уже достаточно насолил властям, и в первую очередь полиции. Что им стоит пристрелить его при аресте? Скажут — сопротивлялся. Или при попытке к бегству. И никто с них не спросит, все будет законно…

В тот вечер Котовский лишь пренебрежительно хмыкнул, но потом, когда оцепление прочесывало огороды и все громче слышались голоса городовых, он вспомнил совет Романова и с сожалением повертел в руках заряженный браунинг. Действительно, что в нем? Так, игрушка для гимназиста. Слабоват против целой оравы, не справиться…

На судебное заседание публика буквально ломилась. Бескорыстие знаменитого налетчика, не оставлявшего себе из добычи ни копейки, вызывало жадный интерес. Что это за грабитель такой? Председатель Кишиневского окружного суда распорядился пускать публику в зал по специальным билетам.

Адвокат Гродецкий, защищавший подсудимого, умело сворачивал к тому, чтобы придать процессу ярко политическую окраску. В своей речи он заявил:

— Когда один человек, неимущий, отнимает часть имущества у другого, имущего, то обыкновенно он это делает в личных интересах — для себя и только для себя. Это просто и понятно всем. Когда же образованный, сознательный человек, рискуя своей жизнью, отнимает часть богатства у имущего и раздает ее неимущим, такое необыкновенное явление, такой протест личности против несправедливого распределения богатств в обществе будит общество и привлекает к себе его внимание. Этот человек выходит из ряда обыкновенных, он думает не о личном эгоистическом счастье, а о счастье других, о счастье всего общества. Тут уже есть что-то дерзновенное, героическое…