Произошла безобразная сцепа. Котовский стучал по столу и требовал, чтобы человек поднялся с колен, тот что-то бормотал и, плача, полз к ногам комбрига. По опущенным усам толстяка текли слезы.
Это был старый знакомый Котовского, бывший пристав Хаджи-Коли, сильно постаревший, растерявший всю свою былую молодцеватость.
— Встаньте, вам говорят. Расстреливать вас я не собираюсь, не хочу марать рук. Но судить вас будут. Суд будет судить!
Бывшего пристава увели. Комбриг скорбно взглянул на Ольгу Петровну и отвернулся. На столе перед ним лежала жестяная коробочка, пробитая навылет. В коробочке покойный Христофоров держал махорку и несколько газетных лоскутков.
— Тяжело, Оля. Очень тяжело. Человек-то был какой!
Он не позволил ей уйти и продолжал прием посетителей.
Какой-то немолодой, но шустрый человек, тоже, как и пристав, траченный временем, горячо жал руку Котовскому и называл его спасителем. Григорий Иванович силился узнать шустрого просителя и не мог. Тогда тот назвался сам: адвокат Гомберг.
— Помните? Неужели не помните? Господи, да театр, Одесский театр! Аукцион. Кандалы… Ага, вспомнили! Золотое было времечко, не правда ли? Народ. Освобождение. Энтузиазм масс. Признаться, теперь мне бы и десяти тысяч не жалко было отвалить. Клянусь вам! Я бы ни за что не уступил. Впрочем, вы, видимо, и сами заметили это. Сознайтесь, ведь заметили?
Избавиться от бывшего адвоката оказалось непросто. Он без умолку трещал, напоминал детали давнего нелепого аукциона, а между делом порывался позвать в кабинет и представить своего хорошего знакомого, кстати, как раз того, кто вел тогда аукцион, — все они, бывшие, оказались здесь, на захваченном котовцами берегу Днестра, в общей куче, не успев вовремя удрать за реку.
Выпроводив бывшего адвоката, комбриг с минуту сидел, задумавшись, покусывая ноготь. Ольга Петровна уловила, что он поглядывает на нее каким-то боковым, ускользающим взглядом: взглянет и тотчас опустит глаза. Она удивилась, и он признался:
— Знаешь, я человек довольно мирный. Во всяком случае, первым в драку стараюсь не лезть. Но этому, — показал на дверь, закрывшуюся за адвокатом, — так бы и заехал!
— Помилуй… за что?
— Какого черта он на тебя как баран вылупился? Бесстыжая рожа!
У нее широко раскрылись глаза: боже мой, не иначе — ревнует!
— Гриша, ну что за глупости? Просто человек… увидел и посмотрел. Не закрывать же ему глаза!
— «Просто»!.. Еще бы он не просто! Еще бы подмигивать взялся! Уж тут бы я ему…
Ольга Петровна рассмеялась.
Комбриг поднялся, покраснел.
— Ревность — дурость! Да! Я сам себе противен… Но доводить меня до точки не советую. Могу наломать!
Она слушала и делала вид, что не понимает.
— Гриша, чего наломать?
— Чего, чего!.. — взорвался он. — А ничего!
Привлеченный шумом, в дверь осторожно заглянул Юцевич. Комбриг сразу взял себя в руки, прошел за стол.
— Ладно, поедем дальше. Есть там кто еще? Пусть заходит.
Поздно вечером за Ольгой Петровной, укладывавшейся спать, приехал Черныш.
— Требуют, — скупо обронил он свое обычное слово.
Ехать надо было в штаб.
О том, что за вызов, Черныш ничего не знал.
В штабе, в большой комнате, горело несколько ламп, вокруг стола, уставленного тарелками, сидели командиры — все давние соратники комбрига. Многолюдное собрание удивило Ольгу Петровну. В сапогах, в мешковатой кофте, связанной из обрывков верблюжьей шерсти (никакого другого костюма у нее не было), она остановилась и загородилась рукой от яркого света. Заметила, как сверкнули в лукавой усмешке сахарные зубы кудрявого Няги.
Из-за стола поднялся командир полка Макаренко, старший из всех по годам, подхватил растерявшуюся женщину под локти и подвел к комбригу.
— Мы давно замечаем, мамаша, что ты и Григорь Иванович любите друг дружку. Выбор командира нам всем по душе, поэтому мы принимаем тебя в нашу семью и вот прямо сейчас отпразднуем вашу свадьбу. Таиться нечего, кругом свои. А так и нам будет спокойней за вас обоих.
Ольга Петровна подняла глаза, комбриг смотрел на нее ласково и устало.
— Ну что, — улыбнулся он, — воля народа. Так, что ли? Истомившийся Няга поднял стакан и загорланил так, что слышно было даже на улице:
— Горько-о!
В своем поезде в Инжавино командующий войсками выразил Котовскому сочувствие, имея в виду самое последнее сообщение о том, что в Тамбове, в больнице, умер и второй ребенок комбрига. Тухачевский не подозревал, что Григорий Иванович выехал из своего штаба, не получив этого известия, и о новой утрате еще ничего не знает.
Читать дальше