Сергей Андреев-Кривич: Крестьянский сын Михайло Ломоносов

— Э-э, Михайло! — приветливо сказал старик.

— Дядя Егор…

— Чай, не признал?

— Да малость ты…

— Верно, верно. Полтора года странствую. И в стужу и в мокредь. Не красит, не красит… Ох, нет! В скитах был, в скитах. Спасался. От мерзости. Отдохну теперь — опять пойду. В Выговскую пустынь пробираться буду. Там, у Денисовых, древлее благочестие [13] Скит — здесь: небольшое поселение или отдельный дом, где укрывались («спасались») приверженцы старой веры. Скиты обычно устраивались в глухих местах. Выговская пустынь — большая старообрядческая колония на реке Выг. Древлее благочестие — старая вера. блюдётся. Пойдёшь со мной?

— Зачем Михайле в Выговскую пустынь? — спросил Шубный.

Старик только хмуро поглядел на него и не удостоил ответом.

— Был я в Пустозерске, где протопоп Аввакум жил и в огне преставился, не желая принять никонианскую ересь. Мученическую смерть прияв, во блаженстве теперь обретается. Вот щепу от ограды дома, в котором Аввакума сожгли, несу.

Старик снял заплечный мешок и достал из него кусок дерева. Он бережно протянул Михайле щепу.

Что бы сделал он сам при таком случае? Осенил бы себя крестным знамением. А не то припал устами. Может быть, след руки великого страстотерпца запечатлён на этой щепе!

Михайло не двигался.

— Давненько ты, дед, здесь не бывал, давненько, — сказал Шубный. — Михайло уж когда раскол оставил.

Дед недоумённо поглядел на Михайлу. Потом он раскрыл мешок, чтобы положить туда щепу.

— Эхе-хе-хе! Стало быть, Михайло, ты вроде той махавки, [14] Махавка — флюгер. что по ветру то туда, то сюда поворачивается? Выгоды, что ль, больше у никониан? Это ты тогда рассудил правильно. У нас-то, кто древлего благочестия держится, кроме страдания, ничего…

— Страдание велико правдой…

Дед посмотрел на щепу. Что это — не кровь ли святого страдальца выступила на ней? Вот и лица Михайла и Шубного поплыли в сторону в красном тумане, расплываются… Будто смеются Михайло и Шубный… Смеются?

Ни тот, ни другой не смеялись.

Страшный крик вырвался из груди деда.

— А-а-а! Кощунствуешь? Нет правды в древлем благочестии?

Дед высоко занёс посох и изо всей силы опустил его на Михайлу. Но Шубный успел схватить старика за руку, удар не пришёлся в голову, и палка, лишь скользнув по руке, с силой ударилась о землю и отлетела в сторону. Михайло стоял бледный, но спокойный, не двинувшись с места.

Рубаха Шубного распахнулась, и из-под неё выбился нательный крест.

Сумасшедшими глазами дед смотрел на серебряный крест — четвероконечный, никонианский!

— Крыж! Крыж! Латынский!

Ведь святой крест только об осьми концах! А это — крыж! Так называют крест поляки — католики! Этот четвероконечный крест чтут и никониане, ругающиеся над истинной верой!

— Никонианы! На лбу клейма! Огненные! Вот! Вот! Горят!

Дед отклонился назад, на лице его изобразился ужас, он весь трясся.

— Меченые! Меченые!

Несколько мгновений все трое стояли неподвижно. Наконец дед рванулся вперёд к Шубному, чтобы сорвать с его груди четвероконечный латынский крест, сорвать и истоптать ногами, вколотить в дорожную пыль! Но нога его попала в глубокую колею, он покачнулся, не устоял и со всего размаха упал на землю. Михайло бросился поднимать деда, но тот лежал, не двигаясь с места, закрыв голову руками.

Шубный тихо тронул Михайлу за плечо:

— Пойдём…

Как Михайло ушёл в раскол?

И на Курострове и в Холмогорах было много старообрядцев — и явных и тайных. В 1664 году, направляясь в далёкую ссылку, более трёх месяцев прожил в Холмогорах сам глава раскола неистовый протопоп Аввакум.

По всему Северу шла яростная пря [15] Пря—спор (ср. «прения»). о старой и новой вере.

…В зимний день Михайло возвращался из Холмогор. По верхней куростровской дороге он подъезжал к своей деревне. В Екатерининской церкви только что отошла обедня, и под колокольный звон прихожане выходили за церковную ограду.

Лошадь бежала бойкой рысью. Крепко упёршись ногами в устланное соломой дно саней, Михайло во весь рост стоял в розвальнях. Собравшуюся у ворот толпу он увидел издали.

Толпа обступила что-то возбуждённо говорившего старика. Михайло узнал деда Егора. Тот «обличал»… «Никониане» улыбались, начинал раздаваться смех, деда стали теснить к ограде, понемногу поталкивать. Но смеялись далеко не все. У некоторых загорался злой огонь в глазах. Вот уж к деду потянулись руки.

Когда Михайло подъехал вплотную, дед уже стоял прижатый к ограде. Высоко подняв руки для защиты, он продолжал выкрикивать обличения. Михайло подоспел вовремя.