Владимир Рынкевич - Мираж

— Белое вылезает? А? Алёха. Есть белое?

— Чего-то есть.

— Хорошо видно?

— Видно, Коля.

— Тогда прощай, Алёха. Попа бы надо. Перекрести меня — сам не могу. Кончилась моя жизнь. Я эти раны в живот знаю. Провожал ребят с ними. Теперича и сам вот... У тебя баба есть, ребёночек, а у меня никого на свете не было. Одна матушка осталась... Отпишите... Не подымайте меня больше. Не жгите живот... Зачем живот жгёте?..

Борисов начал бредить, дыхание у него участилось, он захрипел, попытался поднять руку, дёрнулся и затих навсегда. Но на телегу, перевозившую убитых, ему попасть было не суждено: застряла в болоте, а тела офицеров оставили в церкви.

Отступали, соблюдая порядок. Остановились на открытом сухом лугу, несколько возвышавшемся над местностью. Впереди — хороший обзор, лес далеко на горизонте. Кутепов приказал здесь занять оборону. Проверили состав рот, полковник сам проследил за отправкой раненых в город. Немцы не преследовали полк. Можно было накормить солдат и отдохнуть.

Дымников, поужинав из солдатского котла жидкой пшённой кашей, курил папиросу, наблюдая, как среди редкого кустарника солдаты ставили палатку для офицеров. Ему опять вспомнилось словечко «тикать». Сегодня утром уцелел, а завтра? Лучше в Питере с кредиторами разобраться. Да их, может быть, уже и нет — сбежали от большевиков? Господин полковник не стал русским Бонапартом ни там, в Питере, ни здесь... Если уж следовать аналогии, то в нынешнем Аустерлице роль Наполеона играли немцы. Однако надо отдать должное командиру полка. Только его личное мужество позволило 1-му батальону сдержать немцев, и преображенцы не бежали, утопая в болоте, а отступали в полном порядке, и немцы их не преследовали.

И теперь, после трудного боевого дня, Кутепов не искал отдыха, а стремительно шагал от роты к роте, что-то выяснял, что-то приказывал. Разогнав свиту с поручениями, полковник направился к офицерским палаткам, когда перед ним вдруг оказался солдат. Рядовой Заботин преградил дорогу, и на лице его вместо хитрой придурковатости проступала злая горечь.

— Господин полковник, — начал он решительно, однако кутеповский командирский взгляд его несколько смутил, и вместо приготовленных слов прозвучали другие, должно быть, нелепые, а, возможно, как раз самые необходимые, самые сильные. — За что, господин полковник? За что?

— Отставить! — нервно скомандовал Кутепов. — Идите в роту и несите службу.

Но Заботин уже заставил себя собраться, преодолеть солдатскую робость и постарался говорить спокойно и размеренно:

— Я как член полкового комитета и по поручению товарищей спрашиваю по закону. Сколько наш полк потерял сегодня людей? — Не получив ответа, Заботин продолжил. — Потому как мы солдаты равноправны, то имеем право знать. Полковой комитет имеет право.

— Потери точно ещё не подсчитаны.

— Подсчитаны, господин полковник. Во всех ротах.

— Точно ещё не подсчитаны, — повысил голос Кутепов, во на сей час я имею сведения: убито 1500 нижних чинов и 15 офицеров.

— За что, господин полковник? Привели, погубили полторы тысячи народу и ушли. За что они погибли?

— Вы... Члены полкового комитета должны знать, что мы закрыли прорыв немцев, задержали их наступление, дали возможность ликвидировать армейские склады, чтобы не достались немцам...

К ним уже подошли офицеры и несколько солдат. Кутепов резко отмахнулся от них и продолжал:

— Мы спасли армию!

— Какую армию? — Заботин уже почти кричал, забыв о дисциплине.

Солдаты пытались его утихомирить:

— Брось, Алёха... Господин полковник весь бой под огнём... Снаряд перед ним разорвался...

— 8-я и 11-я армии были бы окружены, если бы не мы и семёновцы! Так и объясните своему полковому комитету, — резко сказал полковник.

— Армию? — возмущённо переспросил Заботин. — Какую армию? Она бежит, наша армия. Её больше нет! Никто не хочет больше умирать ни за что, как наши солдаты сегодня. Как Борисов... — Вдруг, коротко вздохнув, как всхлипнув, он зашагал прочь.

«Телеграмма

Комитет 11-й армии Юго-Западного фронта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов

9 июля 1917 г.

Начавшееся немецкое наступление разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперёд героическими усилиями сознательного меньшинства, определился резкий и гибельный перелом.

Большинство частей находится в состоянии возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи. Уговоры и убеждения потеряли силу. На них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Члены армейского и фронтового комитетов и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер. Сегодня главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командиром 11-й армии, с согласия комиссаров и комитетов, отданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду, пусть она содрогнётся и найдёт в себе решимость беспощадно обрушиться на тех, кто малодушием губит и продаёт Россию и революцию...»