В обеденную залу они вошли, когда гости только еще начали рассаживаться; ждали императрицу, дважды замолкая и склоняясь навстречу шагам за закрытой дверью, но вошел сначала Нарышкин, прищуривший веселый глаз на куверты, потом князь Платон Зубов, хозяйским жестом указавший на стол. Екатерина не вышла к ужину вопреки всегдашнему строгому правилу — соблюдать этикет непреложнее прочих. Двумя часами ранее, за послеобеденным кофе, вспомнив дословно утренний разговор с Зубовым о непристойных выходках гатчинских выкормышей, с каждым приездом в Петербург все более ненавистных двору, успокоенно и твердо решила: пора доводить начатое до конца, вызвать из Москвы Безбородко, составить завещание. Но после второй чашечки оторопью зашлось сердце, подумать невыносимо стало о ночи, за которую сто раз успеется выговорить все задуманное и от себя самой услышать ответ. Оправив полу капота, встала, осторожно неся чашечку, перешла к туалетному столику, отпила. Зеркало в голубоватом тумане высвечивало французские брокатели с бабочками, раму картины, ниже — беспокойное, подрагивающее лицо… Она свела брови, положила перед собой ровно, ладонями вниз, белые совсем руки и не шевелилась, пока не пропала дрожь пальцев.
Кофе переставлен на вогнутый полумесяцем столик для бумаг; в ряд перед зеркалом выложены пудреницы: все не то, не то, щеки станут после пуховки мертвенно-белыми, желтоватыми, а то и начнут отливать синевой. Немного румян, а пудры пусть не будет вовсе! Вошел бесшумно — или она не расслышала? — князь Платон, стал за спиной, и, подняв глаза, Екатерина улыбнулась: резная рама зеркала пришлась ему поперек лба, будто поднятая маскарадная бархотка.
— Поди к столу, ждут.
— Так ведь ждут тебя, государыня.
— Иди! — потрепала по обшлагу, опустила ресницы. Зубов склонился почтительно над ее рукой.
* * *
Хрустально-ломким февральским днем, одним из тех, когда птицы под ярким, теплым солнышком узнают, что зима пошла на убыль, и принимаются, перекликаясь звонко, прихорашиваться на сверкающем снегу, статс-секретарь Александр Андреевич Безбородко узнал от врачей доподлинно, что императрица не доживет года.
Отослав всех, кто ждал в приемной, статс-секретарь подошел к окну, щурясь на ослепительное снежное сияние, забарабанил пальцами по стеклу. Суетящаяся внизу, у куста рябины, стайка снегирей бороздила снег, бросаясь торопливо за упавшей ягодой; трясся мелко куст от усилий птичек, цеплявшихся за тронутую морозом кисть.
Впервые в жизни был у Александра Андреевича выбор. Прежде довольно оказывалось просто понять вовремя, как поворачивается судьба. Удача выпала единожды: государыня приметила, выделила, остальное все добыто трудом, умением. В дела фаворные Безбородко не встревал, его судьба от взлетов и падений красивых юношей не зависела, его ставка была всегда на единственное непреходящее чувство императрицы: жажду власти. И вот все приходилось начинать заново.
Сын или внук? Петровский акт о престолонаследии действовал, Екатерина могла сделать любой выбор, но всерьез говорить можно было только об этих двоих. Что Павлу не царствовать, решено, кажется: стало быть, Александр?
Когда бы так просто… Безбородко знал, Екатерина прочла перехваченное по случайности письмо внука графу Кочубею. «Все части империи управляются дурно» — это, быть может, она и простила. Но готовность бросить все, уехать в Германию, купить домик на Рейне — никогда. Александру Андреевичу, и не знай он так Екатерины, довольно было молчания ее, чтобы понять цену этим мальчишеским словам. Домик на Рейне… От престола не отказываются, как от лишней чашечки кофе; властвовать Александр будет, но будет ли править, или этим займутся его фавориты?
Безбородко прикидывал конъюнктуры столь напряженно, что в присутствии императрицы стал ощущать порой даже некий пронизывающий ток беспокойства, вне сомнения шедший от государыни. В такие мгновения и находила на него уверенность: кому еще, кроме него, знать все помыслы этой женщины? Но с каждым днем ее молчания вырисовывалось все яснее нечто немыслимое еще недавно: на престол мог взойти Павел. Ведь чтобы стало иначе, следовало нарушить порядок, едва ли не сто лет назад отмененный Петром Великим, но по-прежнему для всех само собой разумеющийся: наследство, будь то дом, сундук со старой рухлядью или населенное миллионами людей государство, переходить должно к старшему сыну. Императрица не делала ничего. Время, отпущенное на раздумье, кончалось.
Читать дальше