Константин Коничев - Петр Первый на Севере

– Аввакумовского толка и его поклонения, – заметил царь, – видишь, титло поверху: не «царь Иудейский» сказано, а «царь Славы». Патриарх Никон такие кресты запрещал. А по мне, все едино – сколько концов у креста и что написано. Молись любому. Я и сам грешный, читаю молитву пред богом, а в голове другие думы: как там наши солдатики – шведов побивают или их самих бьют? Но, слава богу, хорошие вести идут покамест с рубежа свейского. Так, Степан, и мужичкам поведай. Смотри, сколько их около твоей избы столпилось.

– Как же им не толпиться, царь-государь, всем на вас глянуть хочется, словцо услышать, милость наша…

Петр поставил крест на божницу:

– Молись этому, Степан, таких больше не будет. Запретил я изводить медь на кресты и складни. Медь нам на пушки надобна. От шведа, как от черта, ни крестом, ни пестом не отобьешься, с ним едино лишь пушками разговор вести. Ну, по чарочке…

– Погодите, родненькие, петуха несу! – выкрикнула хозяйка, румяная баба, держа на сковороднике сковороду, а на ней в клокочущей сметане изрезанное на куски пахучее жаркое. – Отец, приготовь место на столе, подложи доску.

– Кажись, смак есть, – понюхав жаркое, сказал Меншиков.

– Преотличная еда, – не пробуя, заметил Петр и протянул Анисье чарку водки.

Та взяла, прижала к груди чарку, задумалась.

– Пей, Онисья, грех такое угощение не принимать, пей, – настаивал Степан.

– Будьте здоровы…

За петуха и гостьбу у Степана Юринского Петр щедро расплатился. Подарил Степану две чарки серебряные, три тарелки, да перстенек – Анисье.

Преображенский полк, следовавший на барках на почтительном расстоянии за петровской свитой, получил приказ, не заходя в Холмогоры, двигаться в Архангельск, к Новодвинской крепости. Не всегда весело было солдатам. Их настроение отражалось в песнях, которые разносились над просторами Севера:

Петр и его близкие сподвижники с большого русла Двины свернули по протоке в Холмогоры.

После обедни царь посетил архиепископа Афанасия. Встретились вдвоем, с глазу на глаз, в крестовой палате, служившей местом приема почетных гостей. Палата была украшена иконами в позолоченных окладах. Висели две большие парсуны – портреты Петра и Афанасия. Пол застлан заморскими коврами, шкафы наполнены печатными и рукописными книгами в кожаных переплетах. Около стен кованные железом сундуки… Сам архиепископ страдал одышкой, сетовал на свое здоровье и, как вскоре оказалось, доживал последний год.

Появление Петра в Холмогорах порадовало и оживило Афанасия. И, поскольку в донесениях не каждое слово в строку пишется, архиепископ, по просьбе государя, в подробностях поведал ему, как в прошлом году от Новодвинской крепости солдаты и мужики-строители, под командой стольника Иевлева, отбили шведов. Причем об Иване Рябове Афанасий говорил правдиво и доброжелательно.

– Подвигом своим Иван Рябов напомнил мне костромского крестьянина Ивана Сусанина. Рябов, не щадя живота своего, посадил на мель вражеское судно, подведя его под обстрел наших пушек. Дело, кажется, ясное, – рассудил Афанасий, – его затушевать нельзя и не подобает. Не будь Рябова, бог весть что могли бы натворить шведы, коль скоро на взморье собрались их главные силы на четырех многопушечных фрегатах. И наместо того, чтобы Рябову славу воздать, отличить его, Прозоровский, пристрастно и корыстно, заточил его в тюрьму, где он и по сей день томится…

– А что же новый воевода не догадается доискаться здесь правды? – строго спросил Петр.

– Говорено мною ему, да, видно, еще с должностью воевода не свыкся, а может статься, зазорно ему нарушать то, что содеяно до него предшественником Прозоровским…

– Разберусь! – пообещал Петр, выслушав Афанасия, и стал выспрашивать о делах архиерейских, о доходах монастырских, чем люди недовольны, на что свои обиды высказывают и покорны ли северяне властям мирским и духовным. Так и сыпал царь вопросами уставшему от жизни, немощному архиепископу.

– Бывает, ваше величество, приходится и дубьем и рублем ослушников в порядок приводить. Был тут грех один, раскольников двое, Андроник и Мемнон, не поддались моему увещеванию. Отдал их воеводе на расправу, тот их обоих с моего дозволения на костре спалил…