Константин Коничев - Земляк Ломоносова. Повесть о Федоте Шубине

– По нашим достаткам не полдюжины, а двоих бы хватило.

– Вот всегда так бывает, Иван Петрович, – невесело вступил в их разговор Шубин. – Когда трудишься, думаешь о щедротах и радостях, а сделав дело, глядишь, оказался в тяготах и гадостях. Большая семья при бедности тягость, а Гордеев на каждом шагу готов поднести гадость. Ведь его ничто так не тревожит, как ненависть ко мне. Думаю, что скоро этот недруг мой успокоится; от моего бедного теперешнего положения он просветлеет…

Шубин предвидел свои черные дни. Впрочем, они уже наступали. Прошения Шубина к Бецкому оставались без ответа и последствий. Измором и волокитой, заговором молчания и нищетой грозили ему враги из Академии художеств. Они не хотели иметь в своих рядах упрямого правдолюбца; о нем говорили как о мастере, чуждом дворянскому обществу. Сановной верхушке ближе и приятней было новое направление в художествах, подкупающее их возвышающим обманом. Появились новые любимцы дворцовой знати – ваятели Рашет, Гордеев и молодой даровитый Мартос.

Против Шубина и его художественной правды явно и скрыто продолжали выступать и завистники, и бездарности, и даровитые недруги:

– Шубин мужиковат, где ему перебороть свое простоватое холмогорское нутро. Отжил, устарел, из моды вышел… – злорадствовал Гордеев при каждом удобном и неудобном случае.

В эту пору из-за нужды Шубину приходилось выполнять церковные заказы. Но и тут злостные слухи о безбожии и кощунстве скульптора мешали ему работать.

Нашлись злоязычники, которые рассказывали, что за Нарвской заставой сторожевые солдаты подобрали попа-расстригу, упившегося до полусмерти вином, и когда привели его в чувство и спросили, кто он? – всклокоченный «старец» ответил: «Я пророк Моисей, а если не верите, то взгляните на мой лик в Троицком соборе». Проверили – и в самом деле лицом это был не кто иной, как шубинский Моисей…

Порожняком на пяти подводах подъехали к дому Федота Шубина поморы и вылезли из запорошенных снегом розвальней.

– Домишко-то у брата не ахти какой, – сказал самый старый из них, седобородый и согнутый Яков Шубной, засовывая рукавицы за кушак. – На снос домишко-то просится. Я-то думал, что у него нивесть какие хоромы! Однако, мужики, его ли это дом-то? Гляньте получше. Почитайте на дощечке, у меня на дальность в глазах рябит.

Васюк Редькин, опираясь на кнутовище, подошел поближе к воротам и прочел надпись:

– Все правильно, только в фамилии ошибка, – заметил один из мужиков.

– Никакой ошибки, – пояснил Яков, – по-деревенски, по-нашенски – Шубной, а по-питерски, по-господски – Шубин. Ну, привязывайте лошадей к забору.

Федот Иванович был искренне обрадован приездом гостей из далекой Денисовки. После долгих лет разлуки расспросам, разговорам не предвиделось конца. Приветливо Вера Филипповна угощала гостей чем могла. Дети молчаливо жались в углы и глазели на бородатых кряжистых и говорливых мужиков. Впервые в жизни поморы пили вино из прозрачных рюмок и неловко подхватывали вилками куски жареной рыбы и говядины. У себя дома они привыкли пить и есть из посуды деревянной или глиняной и вместо вилок служили им пальцы.

Степенно, не перебивая друг друга, поморы рассказывали о своих делах, о том, как ловится нынче семга в Двине, кто погиб на морских промыслах, кто разбогател, кто по миру пошел и кто пострадал по божьей милости – от пожара.

Яков Шубной, после того как изрядно выпил и закусил, расхвастался, что он хоть и стар стал и согнулся от трудов, как береста от жары, однако косторезное дело из рук его не валится.

– Помнишь, братец, как мы с тобой собирались родословие царей вырезать из кости?

– Как не помнить, мне еще от протопопа неприятность была: в Холмогорах допрос учинили.

– Так вот, – продолжал Яков, – три года про между всяких дел я трудился и родословие вырезал. Из Москвы, из Оружейной Палаты, благодарение за труд получил. Без наук, своим умом дошел! А теперь ты нам, Федот Иванович, поведай, чему ты обучился. Знать желаем, что выходит из рук твоих благодаря преуспеянию в науках?

Одевшись, гости в сопровождении Федота вышли на двор и направились по протоптанной на снегу тропинке в мастерскую. Здесь были нагромождены бочки с гипсом и глиной, валялся щебень и куски белого мрамора. Вдоль одной стены, на широком верстаке, лежали несложные инструменты. По углам торчали скелеты каркасов; некоторые из них были облеплены глиной и ожидали, когда прикоснется к ним рука мастера.