Итало Кальвино: Незримые города

Это зрелище было настолько отвратительным, что я решил воззвать к справедливости султана. Поднявшись по красивейшей лестнице самого высокого дворца, я прошел через шесть внутренних двориков с фонтанами. Центральный зал дворца был перекрыт решетками, а каторжники, ноги которых были закованы в черные цепи, таскали из подземелья базальтовые глыбы.

Мне оставалось лишь попытаться найти ответ на свои вопросы у философов. Я прошел в большую библиотеку и затерялся среди стеллажей, уставленных пергаментными свитками. Следуя списку исчезнувших алфавитов, через лестницы и переходы я стал продвигаться по ее залам. В самой дальней комнате с папирусами, в облаке дыма я увидел бессмысленные глаза подростка, растянувшегося на циновке и курившего трубку с опиумом.

– Где я могу найти мудреца?

Курильщик указал мне на окно. За ним находился сад с игрушками для детей: кеглями, качелями, волчком. Философ сидел на траве. Он сказал:

– Язык состоит из знаков.

Я понял, что должен освободиться от образов, до сих пор обозначавших для меня определенные предметы, и что только тогда я смогу понять язык Ипазии.

И вот теперь мне достаточно услышать ржание лошадей и щелканье кнута, чтобы меня охватила сладостная дрожь: в Ипазии для того, чтобы увидеть красивых женщин, нужно побывать на конюшне или в манеже, где они с обнаженными бедрами садятся на лошадей; на ногах у них одни лишь гетры, и как только чужестранец приблизится к ним, они тотчас же валят его на сено и крепко прижимают к своей груди.

А когда моя душа возжаждет такой духовной пиши, как музыка, я знаю, что мне нужно идти на кладбище, где в могилах лежат музыканты, а от одного надгробия до другого долетают трели флейты и аккорды арфы.

Естественно, наступит день, когда моим единственным желанием будет покинуть Ипазию. Я знаю, что для этого мне придется не спускаться в порт, а взобраться на самую высокую башню крепости и ждать, когда к ней подойдет корабль. Вот только подойдет ли он когда-нибудь?

То ли строительство Армилии не было завершено, то ли она была разрушена, околдована или просто создана по какому-то непонятному капризу, я затрудняюсь сказать. Л ело в том, что там не существует ни стен, ни потолков, ни полов – в ней нет ничего, что делало бы ее похожей на город, за исключением вертикально поднимающихся труб в том месте, где должны находиться дома: это настоящий пес из труб, оканчивающихся кранами, душами и вентилями. Словно перезревшие плоды на деревьях, здесь на солнце сверкают рукомойник, ванна или другая керамическая утварь. Создается впечатление, что сантехники, сделав свою работу, не дождались каменщиков, либо же построенные ими здания не сумели устоять в какой-то катастрофе, после землетрясения или нашествия термитов.

Нельзя сказать, чтобы Армилия, покинутая жителями до или после своего заселения, была совершенно пустынна. В любой час посреди водопроводных труб можно разглядеть одну или нескольких молодых женщин с легкими и стройными фигурами, которые нежатся в ваннах, изгибаются под льющимися над пустотой душами, моются или обтираются мохнатыми простынями, душатся ароматными эссенциями или расчесывают волосы перед зеркалом.

На солнце сверкают брызги водяных струй.

Я пришел к следующему выводу: нимфы и наяды остались владелицами воды, заключенной в трубы

Армилии. Они привыкли плыть по подземным водным путям, и им было нетрудно завладеть новым водным царством, выходить наружу из многочисленных водных источников, находить для себя новые зеркала, новые забавы, новые способы наслаждаться водой. Возможно, их вторжение изгнало из Армилии людей или же город был построен в дар нимфам либо в знак примирения за то, что люди захватили их воду. Во всяком случае, эти женщины сейчас довольны: слышно, как они поют по утрам.

В большом городе Хлое прохожие на улицах не признают друг друга. При встрече они воображают тысячи вещей о другом человеке, о свиданиях, которые они могли бы друг другу назначить, о разговорах, которые могли бы вестись между ними, о сюрпризах, ласках, ссорах. Но никто ни с кем не здоровается, а на секунду встретившиеся взгляды сразу же отводятся в сторону в поисках других взглядов и ни на чем не останавливаются.

Вот проходит девушка, слегка покачивая бедрами и зонтиком. Проходит женщина, одетая во все черное и выставляющая напоказ свои года: в ее глазах под вуалью можно прочесть беспокойство, а губы дрожат. Проходят татуированный гигант, молодой человек с седыми волосами, карлица, сестры-близнецы в коралловых ожерельях. Между ними что-то пробегает, происходит обмен взглядами так, словно пространство пересекают линии, рисующие стрелы, звезды, треугольники, и так до тех пор, пока за какую-то секунду все их сочетания не оказываются исчерпанными, и на сцене не появятся другие действующие лица: слепец с гепардом на поводке, придворная дама с веером из страусиных перьев, эфеб, толстая женщина. Вот так, без единого слова, взгляда, движения мизинца происходят здесь встречи, обольщения, объятия, оргии тех, кто укрывается от дождя под арками, толкается у базарных палаток либо останавливается на площади, чтобы послушать оркестр.