Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов

— Ладно, — наконец проворчал он. — Иди! А мне и пятой части хватит, двух дружин. Не бойся, Жив, в спину тебе не ударят. Прикрою!

Выгружали все необходимое споро, но без суеты. И к горам далеким от берега. Олимпийским, шли не на рысях. Волокли за собой малые камнеметы, бадьи с горючей водой, бревна да брусья для лестниц при-ступных. Обозом и здесь верховодил Овил. Оправился он после боев на Скрытне, молодая женушка ему раны подлечила. Понукал воев. Понукал дев и жен, молодых, зрелых — и они со Скрытая ушли, одна доля с мужами, куда денешься, раз такое дело. К штурму на ходу готовились. Недаром в учениях мучились по склонам острова. Жив подбирал горы похожие на здешние, чтоб привыкали, рассказывал, где какая опасность будет ждать. Много чего рассказывал. Но не все. Везде свои тайны есть, недаром кожи переворачивал в подземелье Диктейском.

Вот и теперь как-то получилось, что Ворон взял бразды правления над войском. Не заметили смельчаки отчаянные, куда их князь-княжич подевался, разгорячены были — все думы о крепости неприступной, об Олимпе! Волокли огромное бревно за собой, на скатах волокли. К бревну был тяжеленный бараний лоб приделан из бронзы литой. Но знали — ведь много среди них было княжичей, Кронидов, сотников опытных — что ворота Олимпийского терема Крона, никаким лбом не прошибешь!

— Врасплох бы брать, — кряхтел на ходу Хотт, вспоминал жену, детей, — а мы на копье премся! Где Жив, о чем думает он?!

А Жив с малым отрядом, со Скилом верньм бежал окольными путями, за грядами горными и валунами, дальним путем. Жив знал, что не одни ворота золотые, парадные ведут во дворец Крона. Главное, успеть раньше Ворона, хоть на полчасика… но раньше!

Крон с острой жалостью, кривя лицо морщинистое, поглядел на лежащего жеребца. Вороной умирал, уже судороги пробегали по его мощному, мускулистому телу. Не помочь животине ничем.

— Что ж ты. Черныш! Друг ты мой верный!

Сам вонзил меч под крутую скулу, в шею, где билась толстая жила главная. Ударила кровь ключом родниковым. Ничего, так будет лучше, без мучений уйдет из жизни. Бедный, бедный…

Крон резко развернулся.

Князь северян шел прямо на него. Белая кобылица стояла далеко, клонила голову, будто прощаясь с кем-то. Благородный! — подумал про себя Крон, усмехнулся. Отбросил помятый, искореженный шелом — теперь от него толку не было. Да, так голове вольнее, свежий ветерок обдувает голову. Вытащил последний нож. Метнул в Купа. Тот отбил нож мечом, играючись, на ходу. Меч тоже оставался последний, единственный. У первого клинок надвое разлетелся — булатный, харалужный клинок особой ковки! — знать, удар был непростой. Ну да ничего, ему и одного хватит, чтобы справиться с этим мальчишкой. Крон откинул полу алого корзна, тряхнул седой головой — волосы разметались по плечам.

— Отступись! — крикнул, подходя на три шага Куп. — Иди назад! И мои вой не ступят дальше твоих веж!

Крон не ответил. Рассмеялся, сипло и надменно. Сейчас он убьет этого наглеца. И не будет жалеть о нем — нисколько! будто не руса, не человека убьет, а на охоте веселой зверя завалит дикого, вот так! о чем тут говорить! Поглядел на противника из-под седых бровей, грозно и покойно, без истовой ненависти, без злобы.

Куп тоже был простоволос, полусрубленная голова волчья болталась позади, на клоке шкуры. По лицу текла кровь со лба, из глубокого пореза. Но он не смахивал ее, не замечал В нем тоже не было злости. В нем было желание победить — ярое, непреодолимое желание, победить во что бы то ни стало! Сейчас Куп как никогда ощущал в себе присутствие Пресветлого и Гневного. А значит, никакая сила на свете не сможет его остановить.

И снова звон булата перекрыл гул тысяч голосов, крики поддержки и завывание разгулявшегося ветра. Сталь нашла на сталь. Ярость на ярость. Сила на силу. Вчера далеко после полудня их поединок остановили гроза и ливень, стеной обрушившийся на землю, на людей и коней, на терема и башни, на весь свет Божий. Шесть часов они бились, и не смогли одолеть друг друга. Ночь провели в шатрах, не уводя людей, не кончая тризны — рано! А поутру снова вышли на курган, к подножию его. Снова скрестили копья, а потом и мечи. Ночью Крон лежал обессиленный, не слушались его руки и ноги, спал плохо, пил снадобья и отвары особые — старость не радость. Другие в его годы лежали на полатях, коли живы оставались. Он же не знал устали, не ведал покою. Даже в поход тяжкий вез за собой два десятка наложниц любимых. Только сейчас не до них было… он не имел права умереть на кургане своей родной дочери, умереть в самом начале Великого Похода.