Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов

А Рея тем временем бежала по крутым дубовым лестницам наверх, в башню теремную. Бежала, не жалея ног, не переводя духа — все выше и выше. Вырвалась на воздух белкой загнанной — растрепанная, раскрасневшаяся, пышащая жаром. Два стража шарахнулись от нее по сторонам, замерли, готовые повиноваться. Но княгиня и не взглянула на них.

Подбежала к высоким перилам… И голова закружилась от высоты — весь мир был под нею. Но недоброе — прав был Зарок — творилось в этом мире. Два полчища несметных, черных будто грозовые тучи, страшных и гнетущих словно два охватывающих всю землю крыла птицы Туги, сходились, стекались друг к другу — одно крыло черное наползало на пресветлый Донай, омрачая его чистые воды… другое огибало терема великокняжьи, Реины терема-палаты, будто не крепи людские, а скалы или леса непроходимые — две тучи грозовые плыли не по небу, но по земле. А казалось, вот-вот полыхнет огнем убийственным, небесным, коим Перун-Индра тешит удаль молодецкую и спасает Явь от наползающей змеем-Волосом Нави загробной.

— Нет! — закричала Рея, раздирая криком стылый весенний воздух. — Не-ет!!! Но никто ее не услышал.

Жив глазам своим не поверил, коща перед ним бледной тенью, будто явившейся из царства мертвых, предстал Полута.

— Ты, брат? — изумился он, приподнимая голову. — Здесь?!

Айд-Полута кивнул.

— Я, брат. Не ожидал?

Жив развел руками. И увидел вдруг выступившего из-за стены Ворона. Тот глядел в землю, прятал глаза— и неразумному было ясно, что это он привел княжича в пещеру потаенную. Жив начал наливаться ярью, гневом.

— Не ругай его! — упредил недоброе Полута. Он явно оздоровел, или так казалось в сумраке подземном, может, ему было привычней здесь, в этой природной темнице, чем там, на свету, под чистым небом и ясным солнцем. — Я все знал про пещеру Дик-тейскую. Жив. Но знал только по рассказам да грамотам тайным.

— Правду говорит, — подтвердил Ворон, — все мне выложил, будто хаживал этими норами тыщу раз. Потому и привел его!

Жив встал из-за широкого и низкого, корявого стола, на котором лежали грубые кожи с чертами и резами, запахнул их — мало ли что — подошел к огромному сундуку, прикрыл тяжеленную крышку. Третий день он сидел здесь при дрожащем свете масляных ламп. Третий день добирался до сути сокровенной, что заключена в кожах — не спешил, знал: наверху люд надежный, пока и без него обойдутся. ан, нет, потревожили уединение! разыскали! Эх, Ворон, Ворон! Еще бы Дона сюда привел!

— Рад, что здоров ты, — будто через силу выда-вил Жив, даже чуть приобнял брата и тут же, молча, подивился холоду его тела. — Ну, а знаешь коли, знай, только язык держи за зубами…

— Не предатель я! — оборвал его Полута. Был он совсем не похож на братьев, крепких, высоких, налитых жизнью. Темнорусые волосы не скрывали глубоких залысин, убегающих по лбу к темени. Жидкая борода клочьями свисала с вытянутого, безвольного подбородка. Глаза его не имели цвета, блекло и мутно отражали слабый свет пламени, будто не зрели пред собой ничего. Невысок был Аид и сутул. Стоял, переминаясь, тяжко ему было стоять — слабый, немощный, еле живой. А сказал — словно громом оглушил: «не предатель я!» Далеким эхом многократно повторенным, отозвались слова эти в голове Жива, отцовским голосом отозвались «ты верный… не предашь!» Отвернулся Жив, сгорбился сам. Но ненадолго. Нет, он не предатель! Предают своих, друзей предают, единомышленников, родных. А Крон ему не друг… и не родня после смерти матери! Жив прижал ладонью к груди мешочек с пеплом — и будто ощутил биение ее сердца, материнского… Родителей не судят!

— Тоща говори, зачем пожаловал, — громче сказал он.

— Сам узнаешь, — неожиданно властно прошептал Полута. — Пошли!

И резко развернулся — чуть не упал от слабости, видно, хворым был не на шутку.

Ворон потихоньку пристроился позади. У него Аид тревог не вызывал — что такой мозгляк им сделает, даже если и удумал что-то недоброе? Ворон рассуждал как вой, как кореван. Ничего он не сделает! И страшиться его нечего! Одно дело, что княжич, брат Живу. так запросто шею ему не свернешь в случае чего… ну и тем более, не его дело, сами разберутся, родня. Думал так старый дядька, пока шли они по узкому лазу подземному, что вел к кладовым с бронями и мечами. А как остановились, пройдя мимо них, в тупике глухом, враз думы из головы вылетели, одна осталась: может, безумен Аид, может, за время заточения ума лишился.

Жив молчал, скрестив могучие руки на груди. Полута тоже молчал. Просматривал сырой, мшистый камень вершок за вершком — в потемках он видел лучше здоровых и зрячих. Наконец поднял руку, положил ладонь в еле приметную впадинку, надавил… но ничего не произошло. Ворон за спиной засопел, вздохнул тяжко, с укором.