Владимир Дружинин - Державы Российской посол

Я пытался обнаружить в нашей столице какие-нибудь остатки боярского двора Куракиных. Напрасно! По старым планам удалось установить лишь его местоположение. Это недалеко от нынешней площади Дзержинского, приблизительно на улице Кирова.

Свидания с моими героями ожидали меня и за рубежом. Венецианский друг помог мне расшифровать тамошний адрес Куракина – загадочную «Ламбьянку» – и привел к бывшей гостинице «Леоне Бьянко». Здание это, одно из самых старых в городе, стоит на берегу Большого канала. Висит над водой балкон, правда сменивший былое узорочье на типовую железную ограду. Борис мог видеть налево мост Риальто, а почти напротив – Рыбный рынок. Уцелели лепные гербы «Ламбьянки», оставленные вереницей владельцев, широкий арочный подъезд, где Борис подзывал гондолу, чтобы ехать к Франческе.

Потом я поднялся на горбатый мост Академии. Передо мной – небольшое трехэтажное палаццо. На бурой плоскости стены отчетливы точеные столбики балконов, нежная ткань перилец, – почерк патрицианской Венеции. Шепот влюбленных влился в него и застыл. Здесь, как полагают мои друзья, обрел обитель тот необыкновенный «амор».

В Париже я искал последний адрес Куракина. Бродил по левому берегу Сены, где улочки сохранили буйную первозданность планировки, ту старинную вязь, которую так увлекательно распутывать.

Колокол древнего аббатства Сен-Жермен де Пре шлет навстречу жесткие аскетические звоны. А толпа молодеет. Из ренессансных ворот Сорбонны выплескивается ватага студентов. Это Латинский квартал, несмолкаемо юная часть Парижа, перекресток призваний. Куда ни направишь стопы – очаг наук или художеств. Факультет Сорбонны, Школа изящных искусств, Ботанический сад, театр на площади Одеон, издавна облюбованной комедиантами…

Узкая, глухая улица Жакоб, улица мелкой и пестрой торговли, тесных закусочных, фруктовых лотков. И книжных развалов, где счастливец, сияя, выуживает потрепанный том, служивший поколениям. И вот продолжение ее – Университетская. Выставки-салоны с опусами начинающих живописцев, витрины конфекциона. Мушкетерские сапоги с раструбами, джинсы с готовыми заплатами, ожерелья из ракушек – новинки молодежной моды, которая и во второй половине двадцатого века, как при Куракине, дразнит старших.

Где-то тут, близко…

Хмуро уставился серый, безликий пятиэтажный дом, тупо равнодушный к искателю.

Только на плане времен Регентства обнаружил я смутные очертания скромной постройки с угловой башенкой. Под окнами – черные клубочки подстриженных деревьев.

Работники Библиотеки истории города Парижа радовались этой находке вместе со мной. Спасибо им! Спасибо сердечное также служащим Национального архива Франции, – немалого труда стоило им отрыть в Фонде нотариусов бумаги, составленные мэтром Перишоном.

Александр Куракин выполнил заветы отца. Василий Тредиаковский благодарил его за «отеческую и щедрую милость» в предисловии к «Езде в остров Любви», выпущенной в Санктпетербурге в 1730 году. Молодой дипломат поддержал Антиоха Кантемира, начавшего перевод вольнодумных «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля. Трактат этот, опубликованный в 1740 году, был позднее, при Елизавете, запрещен как несогласный с учением церкви.

Злоба дня, давно ушедшего…

Но события, потрясшие Европу два с половиной столетия назад, не безразличны нам, ибо человечество ничего не забывает. Суд истории не знает срока давности.