Александр Дюма - Мария Стюарт

Он представлял собой дощатый помост высотой примерно в два фута, а в ширину и в длину около двенадцати; по всем четырем сторонам эшафот был огорожен барьером и покрыт черным сукном; на нем находились небольшая скамья, подушка, чтобы преклонить колени, и плаха, также покрытая черным сукном. Когда, поднявшись по двум ступенькам, королева взошла на него, к ней приблизился палач, опустился на одно колено и попросил прощения за то, что вынужден исполнить свои обязанности; при этом он прятал за спиной топор, но так неловко, что Мария Стюарт увидела его и воскликнула:

– Ах! Я предпочла бы, чтобы голову мне отрубили мечом, как это делают во Франции!

– Не моя вина, что последнее желание вашего величества не может быть исполнено, – ответил ей палач. – Меня не предупредили, и я не взял с собой меч, а здесь сумел найти только топор, так что придется воспользоваться им. Но это не помешает вашему величеству простить меня?

– Прощаю вас, друг мой, – сказала Мария Стюарт, – и в доказательство вот вам моя рука, можете поцеловать ее.

Приложившись к ее руке, палач поднялся и придвинул скамейку. Мария села, по левую ее руку встали граф Кент и граф Шрусбери, перед ней шериф и палач, Эймиас Полет позади, а за барьерами вокруг эшафота теснились дворяне и рыцари числом не менее двухсот пятидесяти; Роберт Бил во второй раз огласил приговор, едва он начал его читать, в зал вошли шестеро слуг Марии Стюарт; мужчины встали на скамью возле стены, а женщины опустились на колени рядом с нею; вместе со слугами в зал проскользнул маленький спаниель, любимая собачка королевы, и, чтобы его не прогнали, лег у ног хозяйки.

Королева слушала не слишком внимательно, словно ее занимали другие мысли; лицо при этом у нее было довольно спокойное и даже радостное, как будто ей читают указ о помиловании, а не смертный приговор; закончив, Бил громко крикнул: «Боже, храни королеву Елизавету!» – но крик его никто не подхватил, а Мария Стюарт осенила себя знаком креста, встала, причем лицо ее ничуть не переменилось и казалось даже прекрасней, чем обычно, и молвила:

– Милорды, я по рождению королева, суверенная государыня, и на меня не распространяются ваши законы, притом я ближайшая родственница королевы Англии и ее законная наследница. Я долго была узницей в этой стране и претерпела множество невзгод и зол, которых никто не имел права мне причинять, а сейчас в довершение всех моих бед я утрачу жизнь. Что ж, милорды, будьте свидетелями, что я умираю католичкой и благодарю Бога за то, что он позволил мне погибнуть за его святую веру. И еще заявляю – сегодня, как и всегда, публично, как и с глазу на глаз, – что никогда не вступала в заговоры, не замышляла и не желала смерти королевы и не участвовала ни в чем, что было бы направлено против ее особы. Напротив, я всегда любила ее и предлагала ей приемлемые и разумные условия, дабы прекратить смятение в королевстве и освободить меня из заключения, но ни разу, и вам, милорды, прекрасно это известно, не была удостоена чести получить от нее ответ. Наконец, мои враги добились своей цели, каковая состоит в том, чтобы убить меня. Тем не менее я прощаю их, как прощаю всех, кто когда-либо злоумышлял против меня. После моей смерти станет известно, кто все это задумал и кто исполнял. Я же умираю, никого не обвиняя из боязни, как бы Господь не услышал меня и не отомстил.

То ли опасаясь, что эта речь королевы расположит собравшихся в ее пользу, то ли сочтя, что казнь слишком затягивается, на помост взошел декан из Питерборо и, опершись на барьер, обратился к Марии Стюарт:

– Миледи, моя августейшая повелительница прислала меня к вам…

Но едва он заговорил, Мария повернулась к нему и бросила:

– Сударь, нам не о чем с вами говорить. Я не желаю слушать вас и прошу удалиться.

– Миледи, – не отступался декан, несмотря на столь ясно и решительно высказанное нежелание иметь с ним дело, – у вас осталось так мало времени. Перемените же решение, отрекитесь от своих заблуждений и перенесите все упования только на Иисуса Христа, дабы он даровал вам спасение.

– Все ваши слова бесполезны, и вы ничего не добьетесь, – отвечала королева. – Прошу вас, замолчите и дайте мне спокойно умереть.

Видя, что декан не унимается, она пересела на скамье, повернувшись к нему спиной; он же, обойдя вокруг, снова встал перед нею, однако, как только он заговорил, она снова пересела и опять оказалась к нему спиной. Тогда в разговор вступил граф Шрусбери.

– Миледи, – сказал он, – я поистине в отчаянии, что вы столь закоренели в папистских безумствах. Позвольте хотя бы нам помолиться за вас.