Афонсо Шмидт - Поход

Но не так давно секрет этого места был раскрыт, и здесь время от времени стали появляться лесные капитаны. Они забирали в полицию большие группы негров, а затем возвращали их на фазенды.

Хозяина «Калдо верде» заподозрили в том, что он, получая с каиаф за предоставление приюта их питомцам, одновременно брал деньги с лесных капитанов за выдачу невольников. Но это оставалось только предположением; прямых доказательств не было.

Размышляя об этом, Лаэрте вышел на площадь Сан-Гонсало. В Церкви богородицы целительницы звонили колокола. Отсюда должна была начать свой путь церковная процессия. Вуали девиц облаком заслонили двери храма. Падре с непокрытой головой суетился, отдавая распоряжения, стараясь построить толпу в ряды. Из выходящих на площадь улиц подходили мужчины и женщины, которые никогда не пропускали таких церемоний. Лаэрте наблюдал за толпой, когда перед ним остановилась коляска и из нее вышли две дамы. Одна из них была дона Лу, другая, как всегда, ее тень – мадемуазель Жувина. Девушка поздоровалась с ним.

– Так-то вы работаете?

– Делаю, что могу…

– Мало, очень мало…

– Я был на собрании.

– Хорошо; теперь вместе посмотрим шествие.

Они остановились у дверей театра Сан-Жозе.

Колокола перестали звонить. Площадь была заполнена верующими. Падре по-прежнему суетился, переходя от монахов к монахиням, от мальчиков, одетых ангелами, к непорочным девам.

Наконец процессия тронулась. Но она не совсем походила на обычное церковное шествие. Первыми шли дети, которых вели за руки родители; в этот час, когда уже начинало смеркаться, они со своими легкими крылышками действительно казались ангелочками, спустившимися с колоколен. За ними чинно двигались непорочные девы, с опущенной головой, держа в руках восковые свечи, обернутые в цветную бумагу; еще дальше с той же медлительностью шествовали монахи. Одни несли толстые дымящиеся свечи, другие выставляли напоказ оковы, тиски, бакальяу, кольца – бесконечное количество орудий, изобретенных рабовладельцами, чтобы мучить невольников. Толпа теснилась вокруг этих орудий пытки, стараясь лучше разглядеть их. Люди возмущались, слышались гневные возгласы. Каиафы собирали группы верующих и произносили речи…

Голова процессии находилась уже очень далеко, когда из церкви вынесли носилки с распятием в блеске золота и огней. Колокола зазвонили веселее, в вечернем небе взрывались ракеты, зазвучали нежнейшие песнопения, подхваченные тысячью голосов. Носилки остановились на площади. И тут дона Лу воскликнула так, чтобы все слышали:

– Вот он! Вот негр Антонио, которого подвесили за шею, он три дня должен был стоять на цыпочках, чтобы не умереть!

И она показала на подобие человека, который, едва не падая, стоял на коленях у носилок. Ее возглас привлек всеобщее внимание. Все взоры обратились к этому негру, народ заинтересовался несчастным. Несколько монахов попытались поднять Антонио, но бедняга с трудом держался на ногах. Он испуганно озирался по сторонам и, по-обезьяньи кривляясь, стал протирать кулаками глаза и скалить зубы. Он боялся всего: и людей и вещей. Страдание свело его с ума, и он перестал быть человеком.

Толпа теснилась вокруг мученика:

– Три дня быть подвешенным за шею, все время стоя на цыпочках, чтобы не задохнуться!

Послышались возгласы ужаса. Женщины вытирали слезы концом шали. Процессия, озаряемая лучами заходящего солнца, тронулась в путь. Ветер колебал пламя свечей, нередко гася их. Снова наступила глубокая тишина, словно эти люди провожали мертвеца. Только вдалеке непрерывно звонил колокол. На Соборной площади в окнах домов толпились целые семьи. Отовсюду слышался один и тот же вопрос:

– Где он?

Все хотели видеть невольника Антонио. Недоверчивые пробирались сквозь толпу и, подойдя к негру, воздевали руки, взывая к божественному милосердию. Многие рабовладельцы, даже самые жестокие, увидев негра-мученика, испытывали чувство стыда и раскаяния и переходили на сторону аболиционистов.

Человек в сюртуке и с пенсне на кончике носа, которого Лаэрте видел несколько часов тому назад у редакции газеты, и здесь выступил с речью: очевидно, это была его слабость. Он говорил:

– Перочинным ножом вырезали кресты на его ладонях! Оставили несчастного без еды и питья! Он умер бы под пыткой, если бы сострадательные граждане города не выступили в его защиту! Вот что такое рабство!

Калунга, который поспевал повсюду, сунул прямо в лицо оратору свежий номер газеты «Реденсан» и закричал: