Полина Москвитина - Конь Рыжий

– Какую ведьму? – таращился на перепуганную свояченицу Егорша, заросший черной бородой от глаз до ушей, – истый леший. – Ну, чаво трясешься, как вша на очкуре?

– Дык-дык – не велено… пресвятая богородица!.. Ежли прихватят, осподи!.. Хучь ребятенок пожалей!.. Вот-вот заявятся казаки али сам есаул за ведьмой… Стребят, стребят, и дом сожгут, осподи! Сам есаул упредил. Апроську в залог уволокли. А ты эвон – из банды!

Егорша не сдюжил:

– Ну, едрит-твою! До чего же ты мешком пришибленная. Сказывай: какая ведьма? Гляну на нее? Ну?

Егорша хотел пройти в моленную, но Меланья опередила его, заслонив дверь:

– Не здеся! Нетути в моленной. Иконушки поворовали… золотую чашу…

– Где же ведьма? Аль вот я сяду за стол и буду сидеть и ждать, покеля ты в чувствительность придешь да обскажешь, как и што произошло.

Меланья вскинула глаза на темные лики икон, молится, молится, а Егорша сел на лавку, промеж ног поставил винтовку, ждет.

– Тепериче не жить мне с детушками на белом свете! Стребят, стребят. И Аксинью твою прикончат, в заложниках сидит в доме Юсковых.

– В котором доме Юсковых?

– Дык у матери ведьмы.

– У чьей матери? – соображал Егорша. – Да говори же ты толком, моль таежная!

– Дык Евдокея-то ведьма. Евдокея Ализаровна. Упокойного миллионщика. В анбар замкнули и ключи унесли, да упредили: ежли хто заглянет…

– В большом доме Юскова заложники?

– Там, там. За тридцать человек. Баб много и поселенцев. Утре стреблять будут.

– Много их тут, головорезов?

– Откель мне знать, осподи. Сам есаул при погонах здеся: весь день гульба шла – коней в кошевках гоняли да песни распевали казаки. А так нихто не праздновал масленицу.

– Куда уж! – поднялся Егорша. – Настал великий пост. Дверь не закрывай. Ведро воды возьму да буханки бы две хлеба. Ну, чаво ты? Али хошь, штоб я ждал казаков?

Меланья быстро начерпала ковшом воды из кадки в ведро, бормоча:

– Куда две буханки-то? Али не один?

– Ну и скупердяйка ты, господи прости! – вырвалось у Егорши. – Ладно, дверь не закрывай – ведро занесу.

– На крыльце поставь. На крыльцо! Да к анбару-то не подходи! Искушает ведьма-то, гли. Искушает. Реченья нетути – мычит токо.

Вскинув ремень винтовки через плечо, зажав под мышкою пару ковриг, с ведром в правой руке, ударившись головою о притолоку, ругнувшись, Егорша вывалился на крыльцо.

Густились тучи к снегу – темь-темнущая: ни звездочки, ни краюшки луны.

Постоял на крыльце – тихо. Кругом тихо. Время, пожалуй, переваливало за полночь. Ради масленицы, наверное, перепились. Самый подходящий момент. Хоть бы повезло. Силы бы, а силы нету; выцедили кровушку из отряда проклятущие каратели.

Партизаны поджидали Егоршу на скотном дворе, в бане. Пробираясь в какую-либо деревню, они располагались не в богатых домах или избах, а чаще всего в ригах, банях либо на заимках близ деревень, тщательно маскируя свои убежища.

Их было тринадцать… Всего-навсего осталось тринадцать… Из бежавших повстанцев в ноябре Головня с Ноем собрали большой отряд, да не все были с оружием. Мотались по уезду, пока не угодили в засаду в глухой таежной деревне. Два отряда лыжников-добровольцев, из тех, что остались от армии Кульчицкого, с боем вырвались из окружения, отступая в глухомань. На прииске Благодатном еще раз собрали силы, и тут нарвались на предательство приискового казначея Ложечникова. Окружили их на зимовье лыжники, выкрикивая, чтоб сдались. Особенно горланил Мамалыгин – тот самый, что увел из Гатчины эскадрон минусинцев до начала демобилизации сводного полка. Ох, как хотелось бы Ною встретиться в смертном поединке с Мамалыгиным, да не кинешься на пулеметы!..

Бежали в тайгу, отстреливаясь. Двое суток плутали по тайге, не смея разжечь огонь и передохнуть, а мороз крепчал – сиверок шевелил верхушки заснеженных елей.

Потом набрели на охотничью избушку. В этом переходе отморозила ноги Селестина.

Спаслось их тогда девятеро: Мамонт Головня, Ной, Никита Корнеев, Иван Гончаров, Егорша Вавилов, Аркадий Зырян, Селестина, Ольга Федорова и Маремьяна Мариева, вдова хорунжего, казненного казаками еще в июне. Остальные остались лежать у зимовья…

В тайге пришли к ним братья Переваловы – Иван и Андрей. У Ивана Перевалова был недавно отряд из бывших повстанцев подтаежных деревень. Гоняли беляки их по всему уезду, многих взяли в плен, остальные по тайге разбегались, и остались братья одни. У них теперь две дороги– под распыл к белым или бродить по глухомани, как бродят шатуны-медведи.