Шандор Татаи - Витязь с двумя мечами

— Проснись, мать! Знаешь ли, что в голову мне втемяшилось?

— Откуда мне знать, покуда не надоумил!

— Сдаётся мне, что наш постоялец гость не простой, а сам король Матьяш.

Старуху от ужаса словно пружиной подбросило. Да и как было не прийти бедной женщине в ужас при мысли, что в её избе ночует король?

— Ты и впрямь, старик, рехнулся, коли такое чудачество выдумал!

А башмачник клянётся-божится:

— Какой леший видывал этакого гусара толстенного! Такую толщину наест человек только при самой сладкой жизни.

— Будет тебе! — досадовала старуха. — Ничего не доказывает, что толстый.

— А то, что башка у него — кладезь мудрости, что он на все мои вопросы ответил, — это доказывает?

— Чтоб на твои вопросы ответить, королём не надо быть.

А старик знай стоит на своём, и никакими силами не сбить его с толку.

— Я это дело проверю, — сказал он упрямо. — Выкраду одежду и здесь при коптилке осмотрю. Какой-нибудь знак да найду, не на верхнем, так на исподнем, — сразу мы и узнаем, король он или не король.

Сказано — сделано. Старуха его отговаривать: не бери, дескать, греха на душу, не встревай, не связывайся, а то он нас за самых последних разбойников примет, — так она его отговаривала. А он встал и босиком прокрался в комнату. Буйко спал как убитый — хоть из пушек в него пали. Дело известное: ежели лежебока короля заснёт, никакие громы-молнии его не разбудят, и башмачник без всякой помехи вынес одежду в кухню. Зажёг коптилку и давай шарить. Скоро нашёл он то, что искал. В большом кармане завёрнутый в суконную тряпку лежал тяжёлый ключ…

Развернул старик сукно — господи Иисусе! На его сапожный верстак, заваленный гвоздями и дратвой, выпал огромный золотой ключ.

— Гляди, мать! — забывшись, закричал старик. — Говорил я тебе, что великое диво случилось с нами сегодня.

Старуха вскочила и подбежала к столу.

— Батюшки светы! — вскрикнула она, оторопев. — Ключ! Золотой ключ!

— На нём ворон, герб королевский! — робея, добавил старик.

Всю ночь не сомкнули глаз старик и старуха. Башмачник тотчас вышел из дома, потревожил сон шурина, постучался к куму. До рассвета ещё далеко, а уж вся деревня была на ногах, взволнованная неслыханной вестью: здесь король Матьяш!

Когда Буйко проснулся, комната уже утопала в солнечном свете. Но вставать было лень, и он решил ещё немного понежиться в мягкой постели. А тут голод дал себя знать и пошёл тягаться с ленью: ужин, которым вчера его угостили, по совести даже и ужином не назовёшь, если вспомнить его каждодневный ужин. Буйко окончательно стряхнул с себя сон и стал думать да размышлять, где добыть себе завтрак посытнее.

В конце концов голод над ленью взял верх. Повернулся Буйко, и — о господи! — что он видит: стол ломится от яств, стол уставлен блюдами, одно лучше другого! «Сгинь, сгинь, окаянная лень!» Буйко вскочил с постели, бросился к столу и жадными глазами впился в открывшееся перед ним волшебное зрелище. Чего там только не было: окорок, колбаса, целиком зажаренный жирный каплун, великолепная брынза, пирог с вареньем величиной со шляпу епископа и в придачу глиняный кувшин с вином. Буйко по очереди обнюхал все яства и наконец ткнулся носом в кувшин. На него пахнýло запахом бродящего виноградного сусла, но цвет напитка был белый, как молоко. Буйко не устоял и первым долгом хлебнул из кувшина. Вот это крепость — будто огнём обожгло! От единственного глотка все внутренности вместе с душой заполыхали. Не успел он как следует вытереть рот, как дверь распахнулась и вошёл башмачник.

Подобострастно вертя в руках шапку, старик умильным голосом заговорил:

— Прими от нас, ваше величество, этот никудышный, тощенький завтрак. Не от себя одного — от всей деревни прошу. Не я один угощаю тебя — все, у кого какой достаток, тащили тебе угощение в знак почтения…

Ах, бедняга Буйко! Вот когда ты в историю угодил словно кур во щи! Знал, знал всё, как полагается: надо немедленно разъяснить недоразумение. Но отказаться от августейшего титула — значит отказаться от обильного завтрака. А на это он был неспособен. Тем более, что белое сатанинское зелье из глиняного кувшина утроило его аппетит. Ну и положение: ни тебе на башмачника взглянуть, ни тебе глаза от накрытого стола оторвать. Вот и молчал он, долго молчал… Наконец выдавил из себя несколько слов благодарности, потом уселся — нет, плюхнулся за стол, не в силах превозмочь свою прожорливость. С этой минуты для Буйко ничего на свете не существовало — только он да жареный каплун.