Иван Чигринов - Оправдание крови

У-у-уф-ф ! — привычно выдохнул Зазыба и опять, будто наново начиная, стал дробно потряхивать веником.

Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп… Плясь-плясь, плясь-плясь… Шлеп-шлеп…

— А спереди я сам, — попросил Масей.

— Что ж, попробуй, — легко согласился Зазыба, но перед тем, как выпустить из рук веник, положил его еще сыну под коленки, на самые поджилки. — Ну вот, — наконец воскликнул он, бросив на край полка веник, и, сгибаясь, вывалился в предбанник.

Масей повернулся на мокрых осиновых досках, которые хоть снизу спасали его от жары, свесил вниз ноги. Но долго париться самостоятельно не смог. И не потому, что сделалось совсем душно на полке. И, конечно, не потому, что слишком часто приходилось опускать руку с веником в холодную воду, чтобы не обжечься. Проходило уже то упоение, от которого, казалось, не будет угомону ни душе, ни телу. Наперекор себе Масей продержался без отца на полке несколько минут, потом отбросил, словно ненужную вещь, веник и ринулся в предбанник, готовый выбить головой дверь.

— У-у-уф-ф! — подражая отцу, выдохнул он за порогом; из синего тело его сделалось малиново-красным.

Зазыба тоже с явным интересом скользнул глазами по нему, спросил с доброй улыбкой, которая могла бы стать обидно снисходительной, не будь он отец:

— Ну, как оно?

— Уф!

— Обмой вот лицо, вода в шайке, — посоветовал отец, — да ложись на пол отдыхать. — И, увидев, что сын словно бы не решается, успокоил: — Не бойся, не запачкаешься и не застудишься. Половицы тут плотно подогнаны. Я даже прошлым летом еще раз клином поджал каждую. И завалинка хорошо обкопана. Так что не проймет с исподу. А хочешь, так я тебя и водичкой обдам. Правда, доктор Колосовский говорил, что это вредно, вроде бы кожа снова закрывается от холодной воды и не дышит. Но дед твой не страшился. Завсегда после парильни тут вот, в предбаннике, обливался холодной водой. А зимой прямо в снег сигал. Бывало, уж под руки вытащишь его из бани, а он так и норовит с порога нырнуть в сугроб. Нарочно загородку ставили из досок, чтобы сугроб у стены наметало. Окатить, что ли?

Масей отрицательно покачал головой.

— Дед! — мечтательно сказал он. — Что, деду делалось..

— Тогда ложись, — потянул его за руку Зазыба. Сперва Масей стал на колени на пол рядом с отцом, а уж потом лег ничком на половицы.

Казалось, после долгого пребывания в парилке будет стучать и колотиться сердце, но нет, оно уже успокаивалось, и вообще все существо Масеево расслаблялось, а на глаза наплывала дрема, правда, не та, от которой сразу проваливаешься в сон, эта, наоборот, колом распирала веки, не давала им слипнуться. Масей сложил перед собой ладони, прижался к ним правой щекой. Отец тоже подвинулся ближе.

— Значит, решил домой прийти? — спросил он через некоторое время, и Масей вдруг понял, что отец все время носил этот вопрос в себе.

— Домой, — сквозь сонную расслабленность сказал он.

— А почему в Красную Армию не пошел? — А кто бы меня взял? — вроде безразлично., но уже с некоторым вызовом ответил Масей.

— Ну, как это — кто бы взял? — не понял отец.

— А так, — оторвал щеку от ладони Масей и поднял голову.

— Надо было растолковать хорошенько, кто ты ичего хочешь.

— А кто быменя слушать стал? Кто быслушал мои толкования?

— Мало ли умных людей?

— Умных людей действительно немало, — согласился с отцовским доводом Масей. — Но раз не послушали… раз не сумел растолковать в мирное время, так неужели думаешь, что в военное до кого-нибудь дошло бы?

— А может, как раз и дошло бы?

— Нет, батька, все обстоит несколько иначе, чем ты представляешь себе. Казалось бы, кто имеет право отказать человеку в защите родины с оружием в руках? Но отказывают.

— Тебе и правда отказали, или только говоришь так? Беседа стала походить на допрос, и Масей отчаянно наморщил лоб.

— Говорю, батька, только говорю, — тоскливо признался он и умолк, как будто ничего не мог противопоставить отцовской убежденности; да умолк ненадолго, набрался терпения и снова начал: — Но я говорю тоже, что с этим делом все обстоит иначе, чем ты себе представляешь, батька, а может, просто хочешь выдать желаемое за действительность. Да, никто мне не отказывал, как можно отказать, если ты не просил?

— И правда, как?

— Но ты заметь в то же время, кто добровольно поставит меня из-под ружья да сразу под ружье? Не успел бы я заикнуться в военкомате, что из заключения да по какой статье сидел, как моментально очутился бы у стенки. Не только разбираться, но и разговаривать дальше не стали бы. Это когда армия наступает, так все, от полководца до рядового, довольны и во всем правильно разбираются. Тогда каждый посочувствовать готов. А когда армия отступает, так все получается как раз наоборот. Ну, а тут у нас даже не отступление, скорей всеобщее бегство.