Иван Чигринов - Свои и чужие

Помнится, двигался он от можжевельниковой поляны, сплошь изрытой кабанами, наугад, то есть, не разбирая дороги. Да и не знал он тут никакой дороги, чтобы идти целенаправленно. Но все-таки он схватил на руки лосёнка и понёс прочь от волка, ощущая, как распирает его изнутри какая-то злость, мстительное чувство, словно они с этим старым хищником бежали до сих пор наперегонки, хотя один хотел догнать свою жертву, чтобы утолить давний и беспросветный голод, а другой — наоборот, пытался спасти беднягу.

За поляной начались болотные заросли, потом снова стало суше под ногами, но совсем худо пришлось, когда на пути встал густой ельник, через который напрямик можно было только продираться. Ломясь чуть ли не с медвежьей силой по этой чащобе, Чубарь только однажды положил лосёнка на землю, — тот, казалось, едва дышал от страха и даже не вскочил на ноги, словно бы и вправду во всем доверился человеку.

Отправляясь в лес, Чубарь обещал Гапкиному сыну Михалке привести этого маленького лося в Мамоновку, даже хлеба для приманки взял. Но потом, когда блуждал по незнакомым мостам, ещё не отыскав лосёнка, планы свои изменил, во всяком случае совсем недавно он колебался — возвращаться ли в посёлок. Не было уверенности на этот счёт у него и теперь, когда руки уже обременяла живая ноша. Да и не могла она, видно, пока появиться, эта уверенность. Нужно было выйти на дорогу, остановиться, перевести дух, оглядеться по сторонам; тогда бы решение само пришло на ум; тогда бы в голове прояснилось, куда путь держать.

На самом же деле ничего такого не потребовалось — ни решаться на что-то, ни даже думать о чем-то. Внезапно на просеке, которая словно коридор открылась за густым ельником, дорогу Чубарю пересекли вооружённые люди. Их было много, и стояли они не прячась, группой. Сразу же бросились Чубарю в глаза двое, что оказались ближе к нему, шагах, может, в десяти, — один в летней красноармейской форме, с немецким автоматом на животе и с готовыми к стрельбе, хоть и расслабленными, руками на нем; другой в темно-синей, как будто бы в милицейской шинели с совсем выцветшими, кажется, зелёными петлицами на воротнике; к тому же, шинель эта была но по росту велика человеку, и трудно было догадаться, есть ли под ней ещё какая-нибудь одежда.

— Глянь-ка, полицай, а тоже без мяса жить не хочет, — с добродушной издёвкой сказал тот, что держал руки на немецком автомате. — А ну, хендэ хох, сволочь!

От неожиданности Чубарь тряхнул головой, будто в одурении, но внутренне не очень-то испугался и не заторопился объяснять незнакомым людям, кто он и почему болтается тут — неважно, врал бы он при этом или говорил правду, — как будто бы понял, что на признания у него ещё будет время. К тому же живая тяжесть на руках мешала сразу выполнить команду, тоже как бы давала возможность не спешить. Но и тянуть время, слишком медлить в его положении не приходилось. Не испытывать же чужое терпение.

Как Чубарь ни успокаивал себя, в ушах его не переставала звучать оскорбительная команда «хендэ хох», хотя запомнил он лучше всего последнее слово — сволочь.

«Сам ты сволочь!» — подумал Чубарь и искоса, но так, чтобы не вызвать ответной злобы, поглядел на человека с немецким автоматом.

— Ну, ну, — поторопил тот Чубаря.

Остальные тоже загомонили, но голосов их Чубарь почему-то не разбирал, то ли вправду далеко стоял, то ли ещё какая причина была на это. Не знал он и о том, что вызвало восклицания — возмущение его медлительностью, которая могла сойти за несообразительность, или что-нибудь иное, например, лосёнок на руках.

Хочешь не хочешь, а надо было класть лосёнка на землю, освобождать себе руки.

Чубарь оглянулся, увидел в нескольких шагах два берёзовых пня, которые торчали по сторонам зеленой купины, собрался было шагнуть туда. Но но успел. Другой человек, тот, что был одет в темно-синюю шинель, живо, даже ловко, обошёл Чубаря сзади, вцепился клещом в его винтовку сверху и сильно потянул её с Чубаревого плеча. Чубарь не стал упираться. Он только отвёл назад плечо, пропустил винтовочный ремень; этого довольно было, чтобы винтовка тут же оказалась в чужих руках.

Разоружение произошло быстро и неожиданно, человек обладал необычайной ловкостью, какая не всякому даётся, и неожиданно не только для Чубаря, по, судя по всему, и для тех, кто стоял на просеке. Вспыхнул смех.

«Кто они? — наконец трезво подумал Чубарь. — Окруженцы или, может… партизаны?»

Но как угадаешь?… Ни лиц знакомых, ни знаков различия. Даже одежда и оружие — и те с бору по сосенке.