Иван Чигринов - Свои и чужие

Понятно, что отвечал за все в Веремейках — и за сбор, и за угощение, и за безопасность — на весь срок Зазыба, об этом партизаны сегодня его и просили; Денису Евменовичу было это не в новинку, сидя в землянке он вспомнил, как в начале осени в Гонче они сговаривались с Касьяном Манько о митинге, посвящённом Октябрю; тогда они вообще много что обговорили с секретарём подпольного райкома, без чего не мыслилась не только борьба с иноземцами, но и просто жизнь людей в условиях вражеской оккупации; сказать правду, беседа эта была некоторое время для Зазыбы линией жизни, поведения, считай, до самых последних дней, когда встретились они в местечке с Абабуркой и связались с отрядом Нарчука; именно с этой беседы начались все душевные муки и испытания, которые довелось Зазыбе выдержать в одиночку, без чьей-либо помощи; и нечего сомневаться, что без этой беседы с Касьяном Манько и взгляд на события, происходившие на оккупированной территории, был бы у Зазыбы совсем иным.

Между тем некоторые проблемы, волнующие тогда секретаря подпольного райкома, а вместе с ним, конечно, и Зазыбу, не то что потеряли смысл в дальнейшем — этого сказать нельзя, — но сделались как бы не обязательными, просто без них можно было обойтись, хотя сам Денис Евменович в душе от них не отступался, думал о них по-прежнему так, как и тогда, может быть, только за малым исключением. Поэтому он не мог не видеть, не мог не понимать, что в эти мучительные и глухие месяцы оккупационного режима все, в том числе и человеческое существование, словно бы упростилось, вошло в такую колею, которая, с одной стороны вырабатывала привычку, а с другой — направляла жизнь.

Зазыба не хотел ни с кем говорить об этом, он вообще считал, что все наконец стало налаживаться, однако порой очень жалел, что именно теперь нет рядом Касьяна Манько с его прямолинейными мыслями и с неброской совестливостью да честностью. Смешно сказать, но ни с Митрофаном Нарчуком, ни со Степаном Барановым за все это время, что был связан с ними и выполнял разные поручения и даже задания, Денис Евменович не решался обсуждать те вопросы, которые заинтересованно, по-хозяйски обсуждал с Касьяном Манько; ему ни разу не захотелось завести такую беседу, как тогда в бане. В отличие от командира отряда и комиссара, секретарь подпольного райкома рассуждал обо всем так, как будто не только собирался, как и они, сражаться с врагами, но совершенно спокойно готовился жить и работать в Крутогорье после победы…

Между тем в эту ночь в филипповки не один Зазыба прислушивался, как выл за веремейковским озером старый волк. Тот, второй человек, тоже направлялся в Веремейки, но по нехоженому снегу и с другой стороны, через плотину, что вела сюда из Кавычичей. Это был Родион Чубарь. Правда, Чубарю и в голову не пришло, что голос подаёт тот самый волк, от которого когда-то ему пришлось спасать лосёнка, теперь подросшего на вдовьем дворе и готового к самостоятельной жизни. Он слушал волчий вой без всяких дум, как что-то неотъемлемое, чем сопровождается каждая зима в лесах Забеседья.

Чубарь вернулся в отряд Карханова, в Батаевские леса, совсем недавно. За линию фронта он не попал. Туда улетел на самолёте один Шпакевич, потому что Чубарю на ПО-2 не нашлось места. Да и остальные, кто направлялся тогда с ними за линию фронта, дальше не пошли. Вся группа, которую возглавлял Гусев, в ноябре месяце оказалась в районе дислокации тех кавалерийских частей, которые по плану командования Красной Армии действовали на опасном направлении в тылу у германских войск. О них-то, об этих кавалерийских частях, и доходили оттуда слухи до самого Забеседья. Понятно, что командиров и политработников, вернее, всех, кого вели партизаны за линию фронта, кавалеристы забрали себе. У них у самих была острая нужда в пополнении, поэтому бывших окруженцов и военнопленных без всякой проверки тут же разбирали по подразделениям, благо воевать снова предстояло в привычных условиях, то есть в окружении, хотя теперь оно весьма отличалось от летнего, когда приходилось действовать, как правило, вслепую.

Шпакевич очень не хотел оставлять у кавалеристов Чубаря, но сделать ничего не мог, чтобы лететь вместе. Им и так повезло, что случился самолёт, который летел через фронт — можно было надеяться, что таким образом все карты, все разведывательные данные, которые за последнее время собрал отряд и которые нельзя было передать по рации, быстро дойдут до цели, тем более что кавалеристам тоже здорово пригодились сведения о размещении немецких охранных частей в полосе действия группы армий «Центр». Собственно говоря, за эти сведения Шпакевич и получил место в штабном самолёте, который направлялся на ближайший аэродром за линию фронта.