Тимоти Финдли - Пилигрим

Сибил сказала мне, что Эксетер Райли нашел предсмертное письмо, но уничтожил его, никому не показав. По словам Сибил, Эксетер Райли дал обет молчания, и никакие законники не сумеют выжать из него ни слова. Может, это и к лучшему. Если Симс вел двойную жизнь, в чем бы она ни заключалась, или же страдал от какой-то ужасной болезни, зачем сообщать об этом жене? Почему ему расхотелось жить, так и осталось тайной. В глубине души мне кажется, что это правильно. Захотел человек в трагическую минуту умереть — и умер. Но он оставил по себе прекрасный памятник искусства, а также жену и детей, которые навсегда сохранят о нем самые лучшие воспоминания. Его будут помнить как человека порядочного, достойного уважения. А кроме того, бедняга осуществил свое желание и умер. Везет же некоторым!»

Сибил отодвинула дневник и налила себе любимого виски. Она пила его аккуратно и не морщась. Напиток растекся по организму приятным теплом. Потом она закурила сигарету.

На секунду у нее перед глазами всплыли повешенные тела Симса и Пилигрима — сперва смутно различимые, затем все более отчетливые, как фотоснимки в подносе с проявителем. В том, что она прочла, по большому счету не было ничего нового, включая мнение Пилигрима о Симсе и его смерти. И все же… «Нас вечно влечет к себе прошлое, — подумала она. — Мы постоянно вспоминаем тех, кого любили, и возвращаемся к кризисным моментам, заново переживая всю свою жизнь. Эти 'моменты приводят нас к неизбежному выводу о том, что ничего уже не будет так, как прежде».

«Не надо, — промелькнуло у нее в голове. — Не думай об этом. Пусть жизнь идет своим чередом».

Сибил налила себе еще виски и придвинула дневник к свету.

Сон. Записан в шесть часов утра.

Образ барана. Одного-единственного.

Забавно? Я не уверен. Похоже, это связано не столько с моим разговором с Джеймсом о мистере Блеете, сколько со сновидениями о сырой земле и отдаленных вспышках света. А кроме того, баран молчит. Он не блеет. Стоит в профиль, повернув голову так, чтобы видеть меня, и смотрит почти обвиняющим взглядом. «Зачем ты привел меня сюда?» — словно спрашивает он, хотя вокруг царит полная тишина.

Я оглядываюсь по сторонам и начинаю понимать, где нахожусь. На сей раз здесь безлюдно. Земля пропитана влагой, хотя и не похожа на болото. Трава примята дождем. Я стою посреди просторного поля, которому не видать ни конца, ни края. Горизонта нет — только земля. Возможно, я смотрю на себя сверху вниз. По крайней мере мне так кажется — хотя, как это бывает во сне, я гляжу на барана не с высоты, а в упор.

Вокруг на мили вперед тянутся рвы. Не просто канавы, какие бывают на обочинах дорог: они глубже и выглядят так, слово люди вырыли их лопатами и кирками, аккуратно подровняв края. Может, это рвы для канализационных труб? Или же их заполнят камнями и цементом, и они станут фундаментом для какого-то гигантского здания? А может, здесь построят забор, чтобы оградить поле, на котором я стою… Поле — или монастырский двор. Или погост.

Я стою не шевелясь. И хотя я знаю, что одет, но не имею ни малейшего понятия, во что. Не могу рассмотреть, какого цвета мой рукав. Не соображаю, из какой ткани сшита одежда и какой у нее покрой. Я чувствую лишь ее свинцовый вес.

Что-то происходит. Я не знаю что. Но что-то громадное то ли падает вниз, то ли взрывается. Дождь внезапно становится горячее, почти ошпаривает. Я протираю глаза, но по-прежнему не двигаюсь с места, а когда оглядываюсь по сторонам, то вижу поток баранов, которые начинают собираться во рвах. «Поток» — самое верное слово. Они текут со всех сторон, волнообразно покачивая спинами и продвигаясь вперед, так что траншеи колышутся рябью. Когда рвы заполняются бараны останавливаются, словно ожидая команды, которой я жду вместе с ними.

Тишину не нарушает ни единый звук. И хотя ветер вздыхает постоянно, вздохи его не становятся ни громче, ни тише. И тон остается тем же. Он просто существует, не меняясь. Ветер дует сквозь все мои сны, всегда где-то вдали. А деревьев, ветви которых придают ветру звук, никогда не видно.

Эти слова появляются под моей рукой, словно по волшебству, и ветром проносятся по страницам. Во сне я не осознаю, что они мне знакомы. Я просто записываю их.

Спины в овраге рывком подаются вперед — и замирают.

«Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona eis requiem».

«Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Евангелие от Иоанна, 1:29), даруй им вечный покой!

Тишина стала вселенской.

Что мне приснилось