Андраш Шимонфи - Перелет

Я пришел. В комнате сотрудник госбезопасности разложил передо мной множество фотографий и попросил сказать, не узнаю ли я кого-нибудь на этих снимках. Я долго рассматривал фотокарточки, но никого из «знакомых» на них не обнаружил.

Следователь достал из пачки фотографий одну и сказал, что это некто Тибор Микулнх, что его недавно задержали в Румынии и передали нам и что он уже в тюрьме и теперь то давнее дело окончательно прояснилось. Когда я внимательно присмотрелся к изображенному на фотографии мужчине, я узнал в нем того самого типа, который 22 ноября в квартире Тарчаи давал показания Радо и его сотрудникам о каждом из нас…

Вскоре мне устроили очную ставку с этим Тибором Микулихом. Затем последовал судебный процесс, на котором в качестве свидетелей вызывали вдов Байчи-Жилииски и Вильмоша Тарчаи.

Тибора Микулиха приговорили к смертной казни через повешение. 6 октября 1960 года приговор был приведен в исполнение…

ПИСАТЕЛЬ ТИБОР ЧЕРЕШ: «К концу войны среди кадровых офицеров венгерской армии, которые представляли собой костяк вооруженных сил, сформировались четыре группы в зависимости от их взглядов.

Первая, сравнительно малочисленная, выступала за немедленный и решительный разрыв с Германией, требовала повернуть оружие против немцев (причем действовала в полном соответствии со своими убеждениями). Вторая, наиболее многочисленная, группа состояла из людей колеблющихся; они ясно видели (да и трудно было этого не понимать), что немцы привели нас к катастрофе, но эти люди рассматривали войну как битву двух сверхдержав, считая, что никакого реального влияния на ход событий они оказать не смогут (таких офицеров было очень много в осажденном Будапеште). Третья группа состояла из офицеров, которые считали, что должны до конца защищать родину, ее знамя, быть верными присяге (даже после того, как со сцены ушел престарелый адмирал, [47] Миклош Хорти во время военной службы в годы австро-венгерской монархии получил звание адмирала. считавшийся «знаменосцем»). Такие люди даже в плен сдавались только после получения приказа от вышестоящего командования. И наконец, последняя, тоже не очень многочисленная группа, которая поддерживала Салаши и бежала с ним в Австрию. О ней лучше вообще и не вспоминать. Правда, на мой взгляд, Микулих относился все-таки к третьей категории, думающей о верности какому-то мифическому знамени нации…»

ИЗ ДНЕВНИКА ПАЛА АЛМАШИ: «Первый день в тюрьме на проспекте Маргит мы провели почти в унынии. Утром к нам в камеру привели полковника Абафи, капитана полиции Аладара Дюриша. На другой день к нам попал Янош Топ, Иштван Патаки, Шандор Чера. Из нашей группы в камеру попали Миклош Балашши, Пал Немет. К моему большому удивлению, не был арестован Имре Радваньи. В субботу привезли Иштвана Тота. К счастью, многие остались на свободе. Нилашисты не смогли целиком «выявить» всю нашу сеть… В четверг и пятницу непрерывно шли допросы. Радо держался холодно, со сдержанной, нарочитой вежливостью. Конечно, все это меня сломило. Я был грязен, небрит. Только присутствие в камере друзей помогало держать себя в руках. В субботу утром я наконец попросил у Радо разрешения позвонить по телефону жене. Вскоре я узнал, что жена, Юц, была у него еще в четверг… Младший лейтенант Ловас разрешил мне поговорить с Военно-техническим управлением, с Ч., который сообщил: в четверг в тюрьму на проспект Маргит приходила Юц. Возвращаясь с допроса, я у ворот тюрьмы увидел маму и Юц. И хотя встреча наша была очень короткой, она произвела на меня сильное впечатление, очень мне помогла. Тогда же я получил первую передачу. Следующая неделя прошла в надежде, сменяющейся унынием. В среду выпустили Белезнаи. К концу недели закончили составление протоколов. В следующий понедельник было завершено расследование нашего дела жандармскими следователями, в этот же день был подписан прокурорский акт расследования, и нам сообщили, что в среду мы предстанем перед судом военного трибунала…

Слушание по нашему делу началось в три часа дня. После проверки анкетных данных нас из зала удалили, в нем остался только дядя Банди (Байчи-Жилински). Слушание его дела продолжалось отдельно до восьми часов вечера. В это время нас уже держали в общей камере, однако это была самая трудная для меня ночь. На следующее утро, приблизительно в половине одиннадцатого, дошло дело и до нас, заседание продолжалось до двух часов дня, а затем после перерыва — до половины пятого вечера. Так закончилось это цирковое представление. На следующий день осталось лишь огласить приговор…»