Андраш Шимонфи - Перелет

Что касается формирования моих политических взглядов во времена службы в армии, то на них огромное влияние оказал мой предшественник по работе в Берлине Кальман Харди. В отличие от других офицеров он интересовался политикой, был человеком острого ума и широкого кругозора…

— Ваш предшественник по работе в Берлине?

— Я служил во 2-м отделе генерального штаба, потом, в 1937 году, в звании капитана попал в Берлин; в венгерское посольство. Честно говоря, до этого я не интересовался политикой. Я был офицером, офицером-инженером, служил в штабе… По-настоящему я увлекся политикой только в Германии. Прежде всего я обратил внимание, что в нашем посольстве большинство сотрудников настроено антинемецки и антинацистски. Собственно говоря, единственным пронемецки настроенным человеком был сам посол Дёме Стойяи.

— Вероятно, работающие в «третьем рейхе» дипломаты воочию могли убедиться, какие цели ставили перед собой фашисты?

— Да, это, разумеется, влияло на наши настроения… Немецкие газеты, между прочим, писали о венгерской области Толнаи с ее немецким населением как о части «империи», призывали к созданию там фольксбунда [38] Профашистская организация немцев венгерского происхождения (фольксдойчей) на территории Венгрии. …

Вообще о венграх говорили как о второразрядной нации.

— Наверное, тут есть какая-то закономерность, — перебиваю я рассказ Пала Алмаши, — ведь сыгравший такую заметную роль в организации движения Сопротивления военных Дёрдь Палфи, находясь в те же годы в Италии (несмотря на пронемецкое воспитание), стал задумываться о том, к чему нас может привести союз с фашизмом.

— Да, в Берлине у меня начали открываться глаза, — продолжает рассказ дядюшка Пали, — я стал догадываться об истинных намерениях гитлеровцев в отношении нашей страны. И Харди помог мне, многое разъяснил, постепенно и я стал всерьез задумываться над происходящим вокруг. Правда, я по-прежнему думал, что солдат ничего не может изменить. А карьера моя в Берлине закончилась тем, что меня объявили персоной нон грата, и мне раньше срока пришлось покинуть Германию. Что же произошло?

В Берлине я подружился со своим ровесником, молодым польским офицером. Об этом стало известно фашистам. И немцы обвинили меня в том, что я передаю этому поляку секретную техническую информацию военного характера… А было это в 1939 году! Нацисты утверждали, что мое поведение несовместимо с немецко-венгерским братством по оружию…

На самом деле немцам просто не нравилась наша дружба с тем поляком. В июне 1939 года в Берлин с официальным визитом прибыл югославский регент — герцог Пал. В честь его был организован большой военный парад. Харди в это время в Берлине не было, таким образом, я замещал на трибуне венгерского военного атташе. Естественно, что мой друг поляк тоже был на трибуне, и мы с ним переговаривались… О чем мы могли говорить. Разумеется, о том, что видели на параде… Рассуждали о дальнобойности того или иного орудия… О скорости и проходимости танков и т. д. Словом, о том, что в подобных случаях приходит на ум. Правда, уже тогда мой коллега капитан ВВС Михай Надь сказал: «Послушай, Пали, разве ты не заметил, что немцы за тобой следят?»

Я, помнится, тогда просто плечами пожал, но из этого-то и разгорелся весь сыр-бор. Вероятно, сейчас подробности не так важны. А вскоре началась вторая мировая война, и 15 сентября 1939 года я очутился уже в Будапеште в Военно-техническом институте…

— Что за люди тогда там работали?

— Анализируя этот период своей жизни, я теперь сознаю, что запомнился он мне прежде всего горячими спорами в Хаймашкере. Там был расположен наш испытательный полигон, и там мы проводили эксперименты. Военно-технический институт в те годы размещался в здании, где сейчас находится Военное училище имени Мате Залки, на улице Белы Бартока. Наш постоянный маршрут пролегал между казармой и Хаймашкером. В офицерской столовой на полигоне мы вели бесконечные яростные споры. О чем? О ходе военных действий, о немцах… Это было уже в начале 40-х годов. Немцев у нас не было, и мы свободно могли высказывать свои мнения… В этой связи не могу не рассказать о поведении генерал-лейтенанта Хармоша, который был директором института. Однажды он, сидя во главе стола, молча слушал наш спор, во время которого мы говорили о том, что немцы неизбежно проиграют войну… А ведь он мог бы поступить иначе, даже был обязан…

— Ваш институт стал одним из центров зарождающегося движения Сопротивления военных?