Борис Савинков - То, чего не было (с приложениями)

Доктору Бергу – его практичность? Вере Андреевне – годы тюрьмы? Груздеву – его работа?… Почему Давид, Ваня, Сережа, какой-нибудь слесарь с Путиловского завода идет и с бомбой в руках умирает, а я, скрестив руки, благословляю его? Ведь это поп обязан благословлять, а мы не попы… Скажите, как могу я быть в комитете, если не жертвую жизнью, если не проливал, боюсь пролить кровь?… Скажите, как могу я, где мое право хладнокровно смотреть, как умирают другие?… Ну, скажите, где мое право?… – Он умолк и дрожащими пальцами зажег папиросу. Теперь ему с уверенностью казалось, что Розенштерн его не поймет, как не поняли доктор Берг и Вера Андреевна.

– Вот у меня брата-мальчишку на баррикадах убили… – прерывающимся голосом продолжал он через минуту. – Партия строит будущее, справедливое и светлое будущее, Царствие Божие на земле… Не так ли?… Каждый из нас его строит. В этом смысл, в этом и оправдание бесчисленных жертв… А в работе нашей кроется ложь… Командование какое-то… Начальство и подчиненные. Солдаты и генералы… Одни приказывают, другие безропотно умирают… Какой-нибудь адвокат Иконников, и тот ищет правды… А мы?… – с негодованием договорил он, и сам удивился резкости своих слов.

Розенштерн слушал молча. Когда Болотов кончил, он негромко сказал:

– Ну, а как же, по-вашему, быть?

– Как быть? Не знаю… За всю партию решать не берусь… Я могу решать единственно за себя. Я не хочу и не буду думать того, что, по моему мнению, дурно: я не буду посылать на смерть людей…

– Я не буду делать того, что, по моему мнению, дурно… – медленно, как бы взвешивая ответственные слова, повторил Розенштерн. – Прекрасно… А убивать хорошо или нет? – внезапно спросил он и усмехнулся. И от этой усмешки его лицо стало твердым и острым, точно перед Болотовым вырос другой человек, не заезжий приказчик, а властный и знающий свою правоту, самодержавный хозяин.

– Убивать?… Убивать тоже дурно.

– Так… – усмехнулся опять Розенштерн. – А вот вы решились-таки на террор, то есть решились убить… Вы видите, вопрос не так прост. Очень легко сказать: это дурно, значит, этого делать нельзя… Иногда – дурно, а делать все-таки нужно… Не только нужно, но и хорошо… Иногда хорошо делать дурное. Это не парадокс… Убить дурно? Не так ли? А ведь делать террор хорошо… Вы можете спорить? Конечно, не можете… Что? Ну, так вот… Я, вы знаете, работал раньше в терроре. Я ушел и работаю в комитете… Что же, по-вашему, я поступил дурно?…

– Вы дело другое. Вы были в терроре… Вы имеете право…

– Я – дело другое? Почему – другое? Почему вы думаете, что я сейчас готов к смерти? А если не готов? Ну, предположим, что не готов… Значит, я поступаю дурно?… Послушайте же меня минутку… Что мы делаем? Ведь мы делаем революцию, всероссийскую, всенародную, великую революцию… Ну, так как же, нужно кому-нибудь писать книги, печатать их, пропагандировать, агитировать, организовывать массы? Нужно или нет? Что?

– Конечно, нужно.

– Прекрасно… А партией нужно– управлять или нет?…

– Партией?

– Да, я говорю: партией, я не говорю: революцией…

– Ах, Боже мой, нужно.

– Может быть, не только нужно, но и хорошо?… Ну, так как же нам быть? Вы говорите: нельзя управлять партией, если сам не можешь убить, если сам не убил. Но вы говорите также, что нужно ей управлять. Кто же будет ей управлять? Террористы? Но ведь жизнь террориста – неделя, да и не всякий достоин быть в комитете. Ну, слушайте, я говорю очень серьезно. Я знаю. Я сам работал в терроре. Трудно, никто не знает, как трудно отдать свою жизнь. Еще труднее убить. Но труднее всего, поверьте мне, неизмеримо труднее всего, – Розенштерн сделал паузу и посмотрел Болотову прямо в глаза, – распоряжаться судьбою других… Для этого нужны огромные силы, большие, гораздо большие, чем для террора. Нужно иметь мужество принять ответственность, ответственность крови, крови товарищей. Да, нужно видеть, как люди идут на смерть, и самому не идти… Вы говорите, послать. Нет. Кто может вас послать? Кто смеет другого послать? Разве террорист идет потому, что вы его посылаете, потому, что комитет его посылает? Нет, он идет свободно, один на один со своей совестью, потому что не может иначе, потому что во имя народа должен идти… Подумайте теперь, почему вы идете в террор? Не от слабости ли?… Подумайте… Не оттого ли, что не хватает сил?

Розенштерн остро, чуть-чуть улыбаясь, еще раз заглянул Болотову в глаза. Но теперь Болотов не смутился. Он уже знал, где ошибка.