Борис Савинков - То, чего не было (с приложениями)

При этих словах Арсений Иванович забарабанил пальцами по столу. Вера Андреевна покраснела. Залкинд часто заморгал воспаленными глазками и с негодующим изумлением уставился на Володю.

– По-вашему, значит, товарищ, – потирая белые руки, заметил холодно доктор Берг, – если только я верно вас понял, выходит так: если где-либо, кто-либо, по своему усмотрению, не испросив дозволения партии, выстроит баррикаду, мы обязаны оказать ему помощь… Так я вас понял?

– Так, – неохотно ответил Володя и закурил.

– Хорошо-с, оказать ему помощь, то есть истощить средства партии? Так?

– Так.

– Хорошо-с, и не только истощить средства партии, но и самим неизбежно погибнуть?

– Да, если нужно, погибнуть.

– Хорошо-с. Значит, если завтра будет восстание в Москве, надо ехать в Москву.

– Надо ехать в Москву.

– И бросить все дела в Петербурге?

– Какие, к черту, у вас дела? – вдруг, сдвинув брови и быстро вскакивая со стула, загремел Володя. – Языком трепать? Суждения постановлять? филозофические вопросы решать?… Какие, к черту, дела, когда завтра восстание?…

– Эх, молодость, молодость! – мягко, вкрадчивым голосом вмешался Арсений Иванович. – И туда и сюда… И восстание… И поскорее… И чтобы не иначе как завтра… А кто будет кашу расхлебывать, и горюшка мало… Вот поживете с мое – поймете.

– Вам, конечно, и книги в руки… – возразил с усмешкой Володя, – вы наши отцы… Только я из Москвы не за поучениями, а за делом приехал… Даете денег? Да или нет? Даете оружие? Да или нет? Есть у вас люди? Да или нет?…

Когда он, все еще красный от гнева, вышел на мраморную, устланную малиновым ковром лестницу и Валабуев в модном жилете и длинном английском сюртуке, кланяясь, жал ему руку, Болотов, все время молчавший, нерешительно подошел к нему:

– Послушайте, Глебов…

– Чего? – спускаясь с лестницы, недовольно бросил Володя.

– Постойте… Я поеду с вами в Москву. Володя остановился и подозрительно, сверху вниз, посмотрел на него.

– Вы?…

Болотову стало обидно. Он не уловил презрения в словах Володи: он не мог бы поверить, что кто-нибудь может его презирать, – такой осмысленно-сложной и самоотверженно-трудной казалась ему его жизнь. Но он понял, что для Володи он не любимый партией, известный революционер Андрей Болотов, достойный доверия и уважения, а человек, мужество и решимость которого требуют доказательств. Он хотел рассердиться, но угрюмое лицо Володи внезапно просветлело улыбкой.

– Ну, что же? В Москву?… Правильно… Хочешь есть калачи, не лежи на печи… – засмеялся Володя и сильно стукнул дубовою дверью.

С ближайшим поездом они вместе, в одном вагоне, выехали с Николаевского вокзала.

– Ответьте мне на один вопрос, – сказал Болотов, когда поезд тронулся и, закачались вагоны, – почему вы удивились, что я хочу ехать в Москву? Что же вы думаете, мы не способны на то, на что способен любой член вашей партии?

Володя ответил не сразу. Когда он думал, он высоко подымал брови, и от этого его бородатое лицо теряло обычную строгость и становилось простым и добрым, обыкновенным русским лицом.

– Как вам сказать? – заговорил он, снимая потертый картуз и кладя его в сетку. – Точно, я мало верю тем, кто языком треплет. Ну, да ведь есть исключения… Меня не это смущает. Главное вот в чем: не можешь идти, – не иди, не иди, не надо, никто на веревке не тащит, но зачем слова разные говорить?… Помалкивали бы в тряпичку, а то мы-ста, да мы-ста, мы – соль земли, мы – интеллигенты, мы – партия, мы – революция, мы мир переделаем… Вот один такой, я где-то читал, – так тот так прямо и жарит: «мы – строители Сольнесы, мы на каменных фундаментах строим воздушные замки». Каково? Вот уж поистине стыда нет… Ведь когда дело до дела дойдет, до настоящего дела, – где они, эти строители? Днем с огнем не сыскать… Если и сделано что, то ведь не ими, не теми, кто решения постановляет и канцелярские циркуляры пишет… Ложь это все. И большая… Я-то ведь понимаю, меня на вороных не объедешь, а вы посмотрите, рабочий им верит, каждому слову… А они? Эх!.. – с сердцем махнул Володя рукой и стал скручивать толстыми пальцами папиросу.

«Точь-в-точь я и Ваня…» – подумал Болотов, но как только он это подумал, ему стало досадно. Разве Арсений Иванович не готов умереть? Разве доктор Берг не готов умереть? Или Вера Андреевна? Или Залкинд? Или он сам? Ведь вот он едет в Москву. «Зачем, в самом деле, я еду в Москву?» – спросил он себя и, не найдя ответа, поморщился и сказал: