Борис Савинков - То, чего не было (с приложениями)

Каким образом этот генерал, ничем до взрыва не отмеченный, с именем, все значение которого было приобретено только этим покушением, никакого влияния на ход государственной политики не имеющий, каким образом мог он заинтересовать революционера? С таким недоумением приехала я к следователю, который оказался гражданским чиновником. Мое сердце сильно билось, когда я входила к нему: вот человек, который собирал все улики для доказательства участия моего сына; человек, от заключения которого зависела та или другая квалификация преступления. Я с волнением посмотрела на него, но ничего, кроме спокойного равнодушия, не прочла я в его спокойном, с оттенком любопытства взоре.

– А! Вы мать Субботина? Значит, он не Субботин, а Савинков? Прекрасно, так и запишем! – равнодушно произнес он, и на мою просьбу поехать со мной теперь же в крепость для удостоверения личности сына, а следовательно, и для свидания с ним, он совершенно спокойно сказал: – Сегодня не могу. Уж поздно. Да я и устал. У меня не одно ваше дело! (Точно мое дело было самое обыкновенное, точно над головой моего сына не висела смерть, точно я не была его матерью!..) Завтра утром увидите сына! – повторил он.

Я была сражена. Надо пережить то, что я переживала, чтобы понять, какое значение имело для меня свидание с сыном. Я пристально посмотрела на следователя.

– Может быть, у вас тоже есть сын? – невольно вырвалось у меня. Следователь смутился.

– А ведь похож! Похож на мать! – сказал он, и добрая улыбка внезапно осветила и совершенно изменила его лицо. Точно луч солнца прорезал тучу. – Да, это ваш сын, – тот же взгляд! Едемте! – быстро прибавил он, поднимаясь с места.

Я не заставила повторять эти слова, и мы быстро тронулись в штаб крепости, исполнили все формальности для пропуска на свидание и наконец поехали туда, где за решетками, замками, окруженный стражей, был заключен сын мой!

Когда мы, показав пропуск, въехали в крепость, я жадно оглянулась кругом: мой сын был уже близко, за этой стеной!.. Крепость была окружена с трех сторон водою. Море красило вид. Белели лагерные палатки… Видна была зелень… Кое-где виднелись домики служащих… И тут же солдаты весело играли в бабки, играли, точно тут, рядом, не томилась похороненная заживо жизнь!

В общем все это не представляло грозного вида и не давало того понятия, какое возникает при слове «крепость». Извне видна была жизнь, по-своему свободная… Но тут же в двух шагах была гауптвахта – гроб свободной мысли, свободных чувств и желаний. И при виде этой гауптвахты, при мысли, что здесь заперт мой сын, являлось безумное желание раздвинуть эти крепкие стены, уничтожить замки, решетки и стереть с лица земли изобретенные для мучения людей запоры… Но приходилось смириться и отдаться силе судьбы…

На звонок колокола явился караульный офицер, проделал все требуемые формальности, осмотрел пропуск и паспорт и наконец предложил следовать за ним. С замиранием сердца прошла я приемную, затем большую караульную, всю наполненную солдатами и составленными ружьями, затем сени с запертой решеткой.

Унтер-офицер отпер замок, отдал честь офицеру, и я вступила наконец в коридор, по обе стороны которого, с часовым у каждой двери, были заключены в одиночных камерах политические заключенные.

Мы остановились у одного из номеров, загремели засовы, заскрипела ржавая дверь, и… я увидала сына!!

После первых слов, приведенных мною выше, сын положил руку на мое плечо и сказал с проникновенном взглядом:

– Мама! Каков бы ни был приговор, знай, к этому делу я не причастен! – Я вздохнула с облегчением, мое предчувствие оправдывалось. – Я не боюсь смерти, я готов к ней каждую минуту, но я хотел бы умереть не за то, что совершили другие! – говорил сын, и я верила ему. Верила каждому слову. Я знала, что все, что он говорит и будет говорить, святая правда: никогда он не был способен лгать и никогда не отрекся бы от своего участия в каком бы то ни было деле. – Кроме того, что я не причастен, – продолжал сын, – но в этом деле такие стороны, которым я никоим образом не могу сочувствовать… Но на беспристрастие властей я не рассчитываю и готов ко всему. И в настоящее время меня более всего заботит мысль: как перенесешь это новое горе ты? – Я взяла его руку и поцеловала ее.

– Дело не во мне, обо мне не думай, – и я стала рассказывать сыну положение вещей… Теперь, когда дело получило отсрочку на несколько дней, можно было надеяться, что адвокаты успеют съехаться, что Жданов уже здесь, что будет сделано все, что в силах человеческих, чтобы правильно поставить дело. Сын горько усмехнулся.