Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий

Богдану невольно приходило на мысль, что он самой судьбой предназначен руководить восстанием.

– Разорву с панами окончательно, – думал он, – что мне и король, препятствовать мне он не будет, а как подниму народ, как увидят во мне силу, сами паны будут со мной заискивать.

Он чувствовал ужу в себе эту силу и всюду, где только мог говорил о королевской грамоте, о том, что король не ладит с панами и разрешил казакам взяться за сабли. Но по временам его мучили сомненья и невольно приходили на память прежние вожди казаков, погибшие в борьбе с панством.

– Но те погибли оттого, что они рассчитывали только на народ, –утешал он себя. – А я сумею повернуть и панов по-своему.

Богдан действовал чрезвычайно осторожно: он объявлял о своих намерениях только тем, кто казался вполне надежным; тем не менее у него набралось порядочно приверженцев и между духовенством, и среди крестьянства и в среде городовых казаков. Они же в свою очередь не сидели сложа руки, а деятельно подготовляли народ.

Хмельницкий вернулся в Чигирин только в конце лета. Ивашко ходил пасмурный, задумчивый. Как только он поправился и узнал об исчезновении Катри, он бросился всюду ее разыскивать, расспрашивал людей Чаплинского, покупал их, а все-таки не мог добиться толку.

Увез татарин, отпущенный паном на волю, увез вместе с мамкой; но куда, к кому, зачем? Никто не знал. И панна и мамка поехали недобровольно – их связали, как пленниц. Но были ли они пленницами или татарин исполнял только поручение пана, – это Довгуну не мог объяснить.

Даже к замыслам Хмельницкого Ивашко стал относиться равнодушнее, рассеянно слушал рассказы о сейме, о короле и встрепенулся только тогда, когда Богдан сообщил, что хочет собрать знатнейших казаков на раду.– Слава Богу, – сказал повеселевший казак, – давно пора тебе, батько, начать дело! Уж потешимся же мы над панами, а первого вздернем этого пучеглазого сурка.

Хмельницкий распорядился, чтобы приглашения на раду были сделаны, по возможности, втайне. Этих приглашений было немного, Богдан еще не был уверен в успехе. Собралось человек тридцать, но зато все это были казаки испытанные и в бою, и в жизни. Тут был Богун, знаменитый казацкий сотник, красивый, молодой, отважный, с одинаковым хладнокровием способный зарезать человека или в бархатном дорогом кафтане залезть в бочку с дегтем; Ганжа, ловкий, расторопный, сметливый, юркий, одаренный неистощимым красноречием; Филон Джеджалык, перекрещенный татарин, первый в битвах, неустрашимый силач, готовый на всякое бесшабашное предприятие; Умный Микита Галаган, не задумывавшийся пожертвовать для родины и собой, и своим имуществом, Кривонос, Остап Павлюк, Роман Пешта и много других храбрых воинов, неутомимых мстителей за поругание родины. Собрались они в лесу, в глуши, где никто не мог их подслушать, и Богдан, стоя посреди этих мощных, закаленных в боях рыцарей, впервые ясно почувствовал свою силу. Угрюмые лица смотрели особенно серьезно, все ждали, что скажет Хмельницкий; их интересовало не только его личное дело, но и их собственное, судьба тех привилегий, которые защищал на сейме король.

– Други и братия! – начал Хмельницкий. – Нет больше правды у панов, ничего я на сейме не добился, даже дело мое должным образом не рассматривали; а ваша просьба о правах совсем не прошла, несмотря на то, что король защищал ее. Сам король возмущен панским своеволием, он предоставляет нам самим расправиться с нашими врагами, советует нам взяться за сабли. Я своими глазами видел, какие страшные притеснения терпит народ. Стоит только кликнуть клич, и все встанут с нами заодно, все возьмутся за оружие. Други и товарищи, не будем долее терпеть! Заступимся за наших братьев русских православных, не покинем их в беде.

Как волна загудели казаки, у каждого было, если не свое бедствие, то близкое, каждый мог рассказать о насилиях панских, о несправедливости, о жадности жидов-арендаторов.

– Все вольности наши уничтожены, – говорил один, все земли наши отняты, свободных людей, вольных казаков обращают в хлопов, заставляют их и за лошадьми ходить, и за собаками смотреть, и с посылками бегать…

– И нам регистровым, не лучше вашего, – прервал его другой. – Вы терпите от панов, а мы от начальства; и полковники наши, и сотники те же шляхтичи, они помыкают нами так же, как хлопами. Они и хлопов не держат, у них все домашние работы исполняет казак. Да еще добро бы платили за это, а то и коронное жалованье по тридцати злотых берут они себе, кому платят, кому нет. Станет казак требовать должного, его тотчас же обвинят бунтовщиком и снимут голову с плеч. В походах всю добычу казачью, и коней, и пленников отнимут; жолнерам раздадут награду и отличие, а о казаках умолчат. Где поопаснее, туда казака и пошлют, через "Дикие поля", через степи гонят его с каким-нибудь пустячным подарком пану. Дойдет цел и невредим, за это награды не жди, а убьют татары, никто о нем и не спросит. – Да, товарищи, – продолжал третий, – беднеет казачий род, беднеет и стонет под властью панов, а жиды богатеют, хоромы строят, коней целые табуны держат, живут по-пански…