Ольга Рогова - Сын гетмана

Бедная пани Урсула! От нее скрыли смерть мужа, уверив ее, что он попался в плен. Но и это известие так потрясло ее, что она долго не могла оправиться. Она продавала свои поместья и вотчины, а вырученные от продажи деньги посылала в Крым тому или другому агенту, в надежде разыскать и освободить мужа.

В Яссах все задрожало при известии о разгроме под Батогом. Победоносный жених в сопровождении своих воинственных поезжан медленно подвигался к границе Молдавии.

Господарь созвал чрезвычайный совет. Заседание это происходило при особенно торжественной обстановке. Все бароны совета и дивана собрались в большом аудиенц-зале, занимавшем центр замка. У задней стены зала на высоком позолоченном троне восседал князь Василий, облеченный знаками княжеского достоинства, в богатой шапке, украшенной страусовыми перьями. Поверх нее была надета княжеская корона. В руке он держал жезл, украшенный драгоценными каменьями. Над троном висел образ Иисуса Христа, приведенного на суд перед Пилатом, в богатой ризе, блиставшей драгоценными каменьями, а перед образом спускалось прекрасное фарфоровое паникадило с толстой зеленой свечой, распространявшей благоухание. По левую руку князя возвышался другой трон, пониже, для митрополита, восседавшего в полном облачении. За ним вся левая стена была занята местами бояр, расположенными по стенам со строгим соблюдением занимаемых ими должностей. По правую руку князя стоял великий меченосец с двумя помощниками и держал княжеский меч; немного поодаль от него помещался целый ряд постельников со своим начальником во главе. Почетный караул, состоявший из арабов и армашей, двумя длинными рядами стоял против князя. По правой стороне зала сидели отставные бояре, тоже размещенные по прежним должностям. Князь открыл заседание краткой молитвой, обращенной к Господу Иисусу Христу, принял благословение от митрополита и обратился с речью к заседавшим боярам, причем в голосе его не слышалось уже обычной, резкой, повелительной нотки:

– Благородные, верные бояре! – как-то необычно мягко и вкрадчиво проговорил он. – Мудрые мои советники! Обращаюсь к вам и жду от вас решения всех затрудняющих меня вопросов. Вам известно, в каком положении мы находимся. Казаки подступили к границе и грозят новым разгромом. Они опять запаслись дружбою татарскою, а гетман казачий настоятельно требует, чтобы я отдал руку моей дочери сыну его Тимофею. Но, друзья мои, поймите чувства отца. Мне невыносима мысль, что прекрасная княжна, которую я лелеял несколько лет, станет простою казачкою, выйдет замуж за полудикаря, за человека низкого происхождения и должна будет влачить жизнь в среде, вовсе ей несвойственной. Мне бы легче было видеть ее мертвой! – заключил он дрожащим голосом.

Наступило тяжелое продолжительное молчание. Наконец встал один из отрешенных от должности бояр и просил слова:

– Два года тому назад мы уже испытали, что значит гнев храброго воина Тимофея Хмельницкого. Побросав имущество, забрав жен и детей, мы принуждены были бежать в леса и с высоких деревьев в отчаянии смотрели, как пламя пожирало наше имущество, уничтожало жилища, разрушало благосостояние. Коварные поляки и не думали оказать нам помощь. Ты же, князь, надеялся на них тогда так же, как надеялся теперь. И теперь, как тогда, они не оправдали твоих надежд. Теперь они разбиты, а мы в руках казаков и татар. Настоящее нашествие будет ужаснее первого. О чем же теперь совещаться и чего же тут обдумывать то, что очевидно? Неужели пережитые бедствия не послужат нам достаточным уроком? Глухой ропот пронесся по залу.

– Не хотим опять быть преданы в руки татар! – раздался голос бояр. – Чем Тимофей не зять князю? Он храбрый воин и будет доблестным его преемником. Отдавай, князь, свою дочь за гетманова сына, его любит народ, о его подвигах говорит вся страна, только ты один не хочешь сознаться, что лучшего зятя тебе не найти.

– Я должен тоже присоединить свою просьбу к просьбе бояр, – сказал митрополит. – Вера русская ближе к нашей, чем католическая. Мы братья с русскими по духу и должны сочувствовать им, так как они борются за родную нам веру. Народ сильно не одобряет твоей дружбы с ляхами, князь, и если ты воспротивишься, кто знает, чернь может возмутиться, посадить на престол храброго Тимофея, а тебя навсегда изгнать из страны.

Василий слушал слова митрополита с затаенным гневом. В другое время он не допустил бы таких резких возражений, но теперь он знал, что во всем собрании не найдется ни одного боярина, который бы отнесся к нему доброжелательно. Он утомился в этой бесплодной борьбе и предчувствовал, что стоглавая гидра, которую он давил сто лет, поднимется и задушит его, задушит жестоко, безжалостно, не вспомнив ни одного благодеяния, доставленного им стране, поставив ему в вину каждую ошибку, как бы она ни была ничтожна. Он и не думал бороться с этим грозным призраком, он хотел только отдалить роковую минуту, купить себе хотя временное спокойствие какой бы то ни было ценой.