Константин Бадигин - Кольцо великого магистра (с иллюстрациями)

Распустив густые волосы в знак печали, Вильда закрыла ими лицо. Из каштановых волос торчали лишь маленький нос и розовые кончики ушей.

Вильде предстояло оплакивать мужа тридцать дней. На восходе и на заходе солнца она подолгу будет лежать на свежем холмике, где зарыт пепел Олелько.

К вечеру Бутрим решил, что душа умершего насытилась, и попросил ее покинуть дом. Она улетела, и тогда начались настоящие поминки.

Люди оживились, стали громко разговаривать и пили за здоровье друг друга. Женщины, отведав хмельного, пустились в пляс, притопывая босыми пятками и потряхивая косами, визжали и размахивали руками.

Сам старейшина вихлялся, топал и приседал, пока его не оставили силы.

И долго еще раздавались из дома Олелько звон гуслей, струнное гудение, стон свирелей и удары бубен.

Увлекшись похоронами, Бутрим позабыл о жене и дочери.

Анфиса с ужасом смотрела на своего мужа.

— Великий боже, — шептала она побелевшими губами, — двадцать лет я жила с язычником! Нет мне прощения на этом свете и не будет на том! — Ей представлялись страшные мучения в аду. Исповедаться бы, но разве найдешь попа в этих местах!» Доченька, мы погибли, — казнилась она. — Отец нас обманывал. Хорошо, что ты не видела его в этой страшной одежде ».

На Олельковы поминки мать не пустила девушку.

Анфиса порывалась бежать в лес. Но далеко ли убежишь? И что будет с Людмилой? Разве Андрейша возьмет в жены девушку, у которой отец язычник?!» От нас отвернутся все православные люди, никто не подаст кружку воды, если мы будем умирать от жажды ».

И Анфиса молила бога о смерти. Ведь муж у нее не только язычник, но поганский поп, а этот грех во сто крат страшнее.

Она долго сидела на лавке, устремив в лес невидящий взгляд. А лес стоял перед ней темный и загадочный. Покачивая ветвями, шумели дубы, липы и сосны.

Вернувшись в дом, Анфиса сказалась больной. Людмила не отходила от матери.

Уже было совсем поздно и темно, когда Бутрим объявил старейшине, что едет завтра в Ромове по призыву великого жреца. Он просил двоюродного брата оставить у себя жену и дочь.

— Людмила здесь будет ждать жениха, — сказал Бутрим.

Старейшина с радостью согласился.

— Твоя семья — моя семья, — клятвенно повторил он, притрагиваясь к голове двоюродного брата.

Помянув покойника, гости и хозяева наконец угомонились. Темнота и тишь обступили лесную деревеньку. Изредка из чащи доносился тоскливый волчий вой да ухание филина.

Бутриму плохо спалось в эту ночь. В ушах стояла пронзительная музыка и заунывное пение. Мешал дурной запах в доме и всхрапывание спящих.

На дереве забила крыльями большая птица; наверное, тетерев в когтях у совы. Сквозь узкое окно под потолком в горницу доносились все лесные звуки.

Бутрим стал размышлять о смерти Кейстута, о недавних событиях в Альтштадте, жалел, что не убил наглого солдата Генриха Хаммера. Потом мысли перенеслись в Вильню. Он представил себе краснобородого судью судей. Зачем великий призвал его?.. Произошло что-то важное. Наверное, опять война. Он мог бы взять жену и дочь с собой в Вильню. Но как быть с Андрейшей?

Он отдает свою дочь за русского и ничуть не жалеет. Людмила любит, пусть она будет счастлива. Андрейша неплохой человек и тоже любит ее.

Жрец Бутрим никогда не был изувером. Наоборот, он сомневался, что боги существуют, и думал, что вера в богов, а не сами боги спасут Литву от поработителей. Много раз он спрашивал себя, зачем он ведет опасную игру. Ведь еще до того, как великий жрец назначил его криве, он не верил богам. И все же он стал жрецом в Земландии и Самбии, в самом логове заклятого врага. Он вел двойную жизнь, каждый день рисковал головой. И не только своей — жена и дочь разделяли с ним смертельную опасность. Бутрим крестил Людмилу, думая, что облегчит ее участь, если немцы узнают всю правду.

Он рисковал всем. Ради чего?

Земля предков! Вот ради чего он принес в жертву все, что у него было самого дорогого.

Вера в богов нужна для народа, и он будет ее поддерживать, а если надо, отдаст за нее жизнь…

Из окна тянуло ночной сыростью леса. Бутрим укутался теплым овчинным одеялом. У него в доме в Альтштадте окна закрыты прозрачной новгородской слюдой…» Цел ли сейчас мой дом?«Бутрим посмотрел на очаг: красноватые угольки едва тлели в золе. Поежившись, он выполз из-под теплого одеяла, подложил несколько сухих поленьев и снова лег на лавку.

Стреляя искрами, задымили дрова. Огонь быстро разгорался.