Николай Садкович - Повесть о ясном Стахоре

Повторили слова панской злобы кривоприсяжные сведки и записали в свою лживую летопись. Так была создана «История кровавого бунта разбойника Наливайки». В дворцовых книгах была записана неправда о могилевском пожаре, о гибели честных людей и об изгнании бунтовщиков.

Верил тем записям тот, кто хотел верить.

Иное открыли нам листы чернеца Иннокентия. И не только они…

14 декабря 1595 года Наливайко и Савула вывели своих воинов и присоединившихся к ним могилевских мещан за городские стены на Ильинскую гору. Город горел во многих местах. Но жгли и разрушали его только передовые части литовского гетмана. Дожидать в осаде главных сил – значило обрекать Могилев на полное разорение. Наливайко решил прорваться и уйти от города, пока еще это было возможно.

Впереди простирались земли князя Богдана Соломерецкого с редкими небольшими селениями крестьян.

Князь Богдан обещал своему другу литовскому гетману Криштофу Радзивиллу помочь людьми и скотиной, отдавал для войска все имение, лишь бы выгнали бунтовщиков из Могилева. Имение оказалось пустым. Мужики и подростки бежали к казакам, бабы угнали скот в леса, села горели. Передовым отрядам Радзивилла пришлось занять плохую позицию на низком дугообразном Буйницком поле. Увидев вышедших казаков с обозами, татарские конники шумной лавой ринулись к горе, пытаясь загнать людей назад в пылающий город и захватить их обозы. Но с Ильинской горы на атакующих неожиданно обрушился железный град ядер и пуль. Били гаковницы и полугаки, трещали залпы мушкетов, пищалей, сыпались камни…

Видно, сбрехали пойманные языки, под пыткой божившись, что у казаков пушек не более полудесятка, а все оружие – сабли да дреколье мужицкое.

Едва успела прийти в себя шляхта и пушкари стали подкатывать ближе тяжелый наряд, как с горы на них двинулось казацкое войско. Двинулось сразу все, конные и пешие, с пушками и обозами. Вперед вырвались окованные железом телеги, запряженные парами, а то и четверками быстроногих коней. На телегах стояли легкие полугаки.

То, что шляхта и татарские конники приняли за тяжелый обоз, всегда обременяющий в бою ратников, оказалось дотоле невиданной выдумкой. Не прекращая бега коней, телеги круто развернулись на виду у противника, ударили дружным залпом полугаков и вдруг, разделившись надвое, загромыхали в стороне, продолжая стрелять.

В образовавшийся широкий проход ринулась сверкнувшая сотнями молний-клинков казацкая конница. За ней бежала пехота, прикрытая двумя рядами телег. Словно невесть откуда сорвавшийся в молодом лесу вихрь, крушили и раскидывали казаки полукольцо коронного войска.

Прорубались к Днепру.

Зацвела земля алым цветом по всему Буйницкому полю. Теперь уже не казаки, а шляхта со своими наемниками искала спасения за уцелевшими стенами города. Сколько порубано, сколько конями потоптано – считать было некому…

Ночь избавила от гибели многих. Заиграли трубы отбой. В кровавом свете могилевского зарева казаки покидали бранное поле. Уходили дружно, отаборив возами тех, кто безоружный уходил вместе с ними, с женами и детьми.

Шли вниз по Днепру, на Волынь.

Шляхта бросалась в погоню, пробовала обойти, пересечь путь уходивших. Но остановить их не было силы. На мерзлую землю опадали красивые крылья польских гусар, ложились тела гололобых татарских наемников, а казаки уходили. Взбешенные неудачей, радзивилловы военачальники повернули еще не остывших жолнеров на Могилев, теперь никем не защищаемый.

Тогда-то испил город полную чашу страданий нечеловеческой злобы и смертной тоски…

Все сказали потом на казаков…

А Наливайко с Савулой привели людей в Речицу, там остановились.

Было в тот год – зима не зима, лето не лето.

Только в январе снегом подувало, да и то с полдня земля снова чернела. Сырой ветер гнал белые порошинки, мешал их с косицами речного тумана. Днепр дымился холодным маревом, унося редкие, с верховья приплывшие, тонкие льдины.

Мальчишки самодельными пращами метали камни, откалывая хрупкие края льда. Шумно кричали, выхваляясь друг перед другом. Взрослые подзадоривали мальчишек, награждая удачников казацкими прозвищами.

Стахор косо поглядывал на веселое соревнование. Его подмывало самому взять пращу, показать хвастунишкам настоящую меткость и силу удара. Но он был среди взрослых и не мог терять достоинства человека, пришедшего на берег реки не для забавы, а для решения большого, серьезного дела. Не маленький – на второй десяток перевалило.