Валерий Лобачев: И печатью скреплено. Путешествие в 907 год

Доместик – командир третьей тагмы столицы, покупавший себе эту лошадь для приближающихся дел, – после того что сейчас случилось, сомневался, ходил возле.

– Лошадь для спокойного человека, отлитого из бронзы, – сказал ему Филоктет. – Лучшего седока ей не найти.

Доместик – лысеющий, с выветренными чертами лица, с тяжелой подагрической походкой – понимал: лесть такого знатока, как вофр девятый, кое-чего стоит. И в отношении доместика, и в отношении лошади.

– Одиннадцать номисм, – твердо сказал цену Филоктет.

Старейшина – арбитр вофров – уже стоял за их спинами. Он вымеривал, выценивал глазами лошадь, но ничего не мог прибавить к сказанному. Одиннадцать номисм. Да. Цена почти максимальная на Амастрианской площади. Продавец кобылки, который думал о несчастном дне, о том, что репутация арабской красотки загублена ее прытью – а чего еще ждать в такой судный для Города день? – смотрел теперь на Филоктета с восхищением. Одиннадцать номисм! Он верил, что пойди они сейчас к главному оценщику города – Мраморной Руке, и та дала бы за кобылку ровно столько же. И тут ему вспомнилась – как неуместно! – Мраморная Крыса, которая только что…

Крыса напугала полгорода.

А одна женщина, спешившая к дальним причалам Золотого Рога увидеть, так ли грозна опасность, о которой уже кричали все, чуть не наступила на нее, на бежавшую Мраморную Крысу, поскользнулась и вскоре умерла тут же посреди улицы от разрыва сердца.

Говорят, что на рыбных причалах Золотого Рога сам эпарх видел, как эта огромная крыса, длиной в половину человеческой руки, с хвостом еще более длинным, прыгнула с пристани в воду. Вздрогнули рыбачьи баркасы на волне. Эпарх отвернулся и сделал вид, что ничего не было. Но кругом было достаточно глаз.

Эпарх лично прибыл на причалы – увидеть, сколько рыбы получит Город в этот день, когда славяне смели ночную ловлю, когда причалы под морскими стенами оказались закрыты. Он пришел упредить малейшее взвинчивание цен. Все уже знали – началась тяжелая осада. И Мраморная Крыса, бежавшая из Города, говорила это лучше всех. Она словно нарочно показалась эпарху в последнем своем прыжке.

Закончив дела на причале, эпарх с небольшой свитой поскакал к Вуколеону. Он помчался на белом коне по периметру Города – вдоль Золотого Рога, потом мимо морских стен. Чтобы видеть и слышать, как реагируют ромеи на славянский флот.

– Это мираж! Не верьте! Это мираж! – закричал человек в богатой одежде. Как золотой шарик, он скатился внутрь города со стены и скрылся из вида эпарха…

Он бежал к улице Меси, по ней – к Золотым Воротам. Смугло-румяный, плотный, как вылепленный римскими скульпторами мускул, богатый византийский купец Бакуриани. «Мираж!» – выдыхал он без голоса.

…Когда-то в одной из великих пустынь мира, на тропе, далекой от поселений, его караван остановился: они увидели впереди горящий город. Несколько часов стоял караван и смотрел, как увеличиваются проломы в стенах, как наседают штурмующие, как пламя, угасая и превращаясь в черный дым в одном месте, вскидывается в другом… Люди и животные в караване молчали, но слышались летающие по пустыне стоны и скуление. Потом все исчезло. Караван пошел дальше. Через неделю пути они узнали, какой видели город – он находился далеко в стороне, – кем он был взят и разрушен.

Посмотрев сегодня на Босфор, купец решил, что миражи стали преследовать его. Он бежал оглушенный, в заботе о своем рассудке. Его остановили уже у стены Константина. Город был закрыт.

Бакуриани сел на землю тут же, у одного из постов константинопольского гарнизона. Он посмотрел перед собой: экипировка человека, стоящего напротив, была ему знакома. Желтая, китайской работы ткань с немалым содержанием шелка – на плечах. Сабля – она была в ножнах, но купец знал, что клинок – «красного» исфаганского булата. Перстень с египетским изумрудом. Все это, несомненно, были его, Бакуриани, поставки, и они как бы отмечали его жизнь поэтапно: когда он торговал шелковыми одеждами, когда покупал для Города иранские клинки, когда перешел в корпорацию аргиропратов, посвятив себя торговле драгоценностями. Он помнил этих большеголовых синих птиц на ткани и форму сабли, а такой величины изумруды – наперечет в Городе, он знал их. Бакуриани отдал себе отчет, что действительно все эти вещи помнит, но, почему они собрались здесь вместе, понять не мог. Он закрыл глаза. Прямо держа спину и чуть качаясь, задремал. Он выдохся и восстанавливал силы.