Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года)

На дворе высокий худощавый генерал в длинном сюртуке с золотым аксельбантом, в фуражке сидел на козлах высокого брэка. Рослые вороные кони не стояли на месте. Державший их под уздцы грум побежал помочь Вере забраться на козлы. Две белых собаки в мелких черных пятнах, точно в брызгах, два кэрридж-дога, приветливо замахали хвостами навстречу Вере.

— Флик!.. Флок!.. На место! — крикнул генерал. — Вера опаздываешь!

Собаки покорно побежали к передним колесам экипажа. Генерал тут же натянул вожжи, и вороные кони, постепенно набирая ход, сделали круг по усыпанному песком двору и выехали за воротя на шоссе.

Гости генерала пестрой группой стояли на деревянном мостике, перекинутом через шоссейную канаву у входа в сад. Впереди всех — баронесса фон Тизенгорст, старый друг генерала и большая лошадница, у нее в Лифляндской губернии был свой конный завод; подле нее молодой, в темно-русых бакенбардах, крепко сложенный, коренастый, красивый лейб-казачий ротмистр Фролов, тоже коннозаводчик, французский военный агент Гальяр, бойко говоривший с графиней Лилей, тщательно картавивший с настоящим парижский шиком, и пришедший вместе с Верой и графиней Суханов ожидали выездов. Несколько сзади стояли Карелии, чиновник иностранных дел в форменном кителе, и полковник генерального штаба Гарновский, приятель сына генерала Порфирия.

— Русские женщины удивительны, — говорил Гальяр, — они говорят по-французски лучше, чем француженки.

— Oh, mon colonel, вы мне делаете комплименты! Французский язык родной для меня с детства.

— Я полагаю, графиня, — серьезно сказала баронесса фон Тизенгорст, — нам лучше отложить зонтики, чтобы не напугать лошадей. Лошади генерала не в счет, их ничем не испугаешь, но Порфирия Афиногеновича и особенно Афанасия, Бог их зияет, что у них за лошади.

— Скажите, баронесса, — обратился к Тизенгорст Карелин и вскинул монокль, — это правда, что никто, и Афиноген Ильич в том числе, не знает, что готовят ему сын и внук?

— Совершеннейший секрет, милый Карелин, — сказала графиня Лиля по-французски. — Никто того не знает. Порфирий Афиногенович готовил свои выезд в Красном селе, а Афанасий в Царском.

— Неужели никто не проболтался? — сказал Гарновский.

— Никто. Ведь и вам Порфирий Афиногенович ничего не говорил и не показывал. И нам предстоит решить, чей выезд будет лучше, стильнее и красивее.

— Во Франции такие конкурсы уже делаются публично в Париже, — сказал Гальяр.

— Но мы еще, милый Гальяр, не во Франции, — улыбаясь, сказала графиня Лиля.

— Если выезды будут одинаковые — это возможно, — мягким баском сказал Фролов, — генеральский выезд мы все знаем, но я никак не могу себе представить Порфирия в немецком брэке, с куце остриженными хвостами у лошадей… Да вот и его высокопревосходительство.

Вороные кони просторною рысью промчались мимо судей по шоссе. Генерал сидел, как изваяние, прямой и стройный; рядом с ним без улыбки на бледном, грустном лице сидела Вера. Грум, сложив руки на груди, поместился сзади, спиной к ним. Кэрридждоги дружной парой бежали у переднего колеса, и было удивительно смотреть, как собаки поспевали за широкой машистой рысью высоких, рослых коней.

— Прекрасны, — сказал Фролов.

Генерал свернул на боковую дорогу, объехал кругом, подкатил к гостям и беззвучно остановил лошадей. Грум соскочил с заднего места я стал против лошадей у дышла. Собаки, разинув паств — высунув розовые языки, улеглись подле колеса.

— Картина, — сказал Фролов. — Что в них четыре вершка с половиной будет?

— Полных пять, Алексей Герасимович, — с козел отозвался генерал.

— Настоящие Ганноверские, — сказала баронесса фон Тизенгорст. — Эта порода веками выводилась. Какая чистота линий. Обе без отметин. Я думаю, такой пары нет и в Придворном ведомстве.

— Л, собаки, собаки, — умиленно сказал Гарновский. — Просто удивительно, как они свою роль знают. Где вы таких достали, ваше высокопревосходительство?

— Подарок князя Бисмарка… Ну, бери, — крикнул генерал груму. — Уводи. Слезай, Верп. Сейчас Порфирий пожалует удивлять пне.

Конечно, я угадала, — сказала графиня Лиля. Она подалась вперед, опираясь на зонтик и прислушиваясь. Она вдруг помолодела и похорошела. Румянец заиграл на ее полных щеках. Глаза заблестели, маленький, красивого рисунка рот был приоткрыт, обнажая тронутые временем, но все еще прекрасные зубы.

— Музыка, — восторженно сказала она и приложила маленькую, пухлую руку к уху.