Семён Цвигун - Мы вернёмся (Фронт без флангов)

– Пошли, сынки!

Когда проходили возле лесопилки, Матвей Егорович обратил внимание на то, что окна ее выкрашены свежей краской, навешена новая дверь и стружки еще не убраны. Не устоял перед соблазном, подкрался тихонечко, заглянул в окно. Ровным рядом, словно в строю, стояли станки. Вдоль них вышагивал полицай.

"Люминации не хватает! – подумал, рассердившись, дед. – Устроим, устроим!" Сдернул с плеча автомат. Звенькнуло стекло. Полицай откинулся на спину.

– Сынки! – крикнул Матвей Егорович Потешину и его товарищу. – Бросай стружку вовнутрь! Зажигай люминацию по Настеньке!..

До отряда добрались только на третьи сутки. Дед Матвей сразу к майору.

Млынский обнял деда.

– Докладывай, дорогой мой Матвей Егорович. Рад видеть вас живым.

У Млынского были Алиев, Серегин и Мишутка.

– Дедушка, а тетя Зина почему не пришла? – спросил Мишутка.

– Привет тебе передавала, – не сразу ответил дед Матвей и, взглянув на Млынского, добавил: – Ишол бы ты, внучек, спать. У нас тут разговор взрослый.

– Да, да, сынок, иди, – сказал Млынский, поняв, что не радостные вести принес дед. Сам закрыл за мальчиком дверь. – Ну, Матвей Егорович?..

– Вожжами бы Матвея Егорыча! Проваландались у озера, и хрицы налетели с собаками…

Дед рассказал, что произошло у. озера, что ему говорили оставшиеся в живых партизаны из группы Петра Наливайко.

– Докторша молодцом отбивалась, да будто ее заполонили, – закончил удрученно Матвей Егорович. Свернул козью ножку, затянулся, глухо добавил: – И Настеньку мою хрицы… На яблоньке… Сама посадила, когда сынка бог дал… Неужто, товарищ командир, отлеживаться тут будем? Бить их, нелюдей, осквернителей земли русской!..

– Для этого и в кулак собрались, Матвей Егорович. – И к Алиеву и Серегину: – Значит, как условились, завтра докладываете свои соображения об акции против гестапо и полиции. Может, и Зиночка еще жива…

Рано утром к Млынскому пришел Октай.

– Товарищ командир, разговор есть.

– Слушаю.

– Я об Охриме. Чего-либо подозрительного я за ним не замечал. Оговаривать не буду. Да только он решительно мне не нравится.

– Почему?

– Сам не знаю.

– Но какие-то основания у вас должны быть? Он что – интересовался чем? Выпытывал у вас что?

– Не скажу, что интересовался, тем более выпытывал. Он о зверствах фашистов рассказывает.

Млынский ткнул сигарету в пепельницу, затушил ее.

– Вы говорите, Охрим подозрительный. Только я не пойму, что подозрительного в нем из того, что вы рассказали. Может, чего не договариваете?

– Понимаете, товарищ майор, чувствую, что человек этот не тот, за которого он себя выдает, – за раскаявшегося полицая, а объяснить не могу.

– Чтобы сделать вывод о человеке, тем более когда заподозрили его в чем-то нехорошем, антигосударственном, согласитесь, одних чувств недостаточно. Нужны бесспорные доказательства. Если Охрим кажется вам чем-то подозрительным, не спешите с выводами, присмотритесь. И условимся: никаких самостоятельных действий, никаких допросов ему не устраивайте. Заметите что-то серьезное, сразу ко мне в любое время дня и ночи. Именно ко мне. Поняли? А сейчас позовите Шмиля. Разумеется, я не собираюсь передавать ему наш разговор.

– Слушаюсь!

Октай разыскал Шмиля. Не особенно любезно сказал:

– Майор вызывает.

– Зачем?

– О своих действиях майор мне не докладывает. Поторопись.

Млынский встретил Охрима радушно, угостил сигаретами.

– Как чувствуете себя в отряде?

– Грустно, когда не можешь сказать людям, что ты свой, советский. Кое-кто видит во мне прежде всего старшего следователя полиции. Вот Октай сейчас, как на врага, взглянул, когда ваше приказание передавал. А так со своими-то куда легче, чем с полицаями да гестаповцами. Радостней на душе стало. По детям вот сильно тоскую.

– Мы все страдаем этой пока неизлечимой болезнью.

– У меня новости, товарищ командир.

– Докладывайте.

Охрим подробно рассказал о встрече с "Иваном".

– Нервишки сдали у гестаповского резидента, – сделал вывод Млынский. – Это на руку нам с вами. Все, что нужно, мы предусмотрим, но и вы не будьте беспечны. Будьте бдительны, осторожны. Схватка предстоит опасная.

Млынский медленно зашагал по комнате – в последнее время он всегда ходил, когда обдумывал сложные вопросы.

– Скажите откровенно, Охрим, – наконец заговорил Млынский. – Вы могли бы незаметно провести в город группу наших людей?

– Можно оно можно, только очень тяжко.