Пётр Федоренко - Лепта

Едва они возвратились в Петербург и вошли в квартиру Ивановых, Петр Петрович прокричал:

— Андрей Иванович! Екатерина Ивановна! Какие вы молодцы! Да ведь Сережа-то ваш, Сережа-то…

Сережа бросился к матушке: ах, как он соскучился по дому.

— Приехали! Слава богу! Как съездили? — Андрей Иванович поднялся навстречу Петру Петровичу.

— Пре-вос-ход-но съездили! — смеялся Петр Петрович. — Сережа-то ваш! Отдавайте его в Академию! Быть ему художником!

Первый план картины — каменистый берег реки, жухлая трава, вода, в которой отражаются выходящие из реки юноша и старец, рябь на воде — казалось бы, что тут мудрствовать — найди подходящий мотив на берегу того же Тибра и пиши. Но Александр убежден: если в его картине в мир является бог, природа не может этого не почувствовать. Небо и облака, дальние горы, ближние деревья, вода, прибрежные камни в этот час — свидетели его явления и поэтому должны показаться с самой лучшей стороны, должны быть идеальны.

Он изъездил окрестности Рима, забирался в самые глухие места, все перебрал в поисках характерного и идеального, что могло бы войти в картину. Чем дальше шла эта работа, тем больше его захватывала. Росло число этюдов, но он все ездил, все искал. Он наблюдал природу во всякое время года, во всякую погоду: в пасмурный день, с рассеянным освещением без теней, и в жару, когда ослепительное солнце выбеливает пейзаж до зимнего, петербургского.

Если долго смотреть на ярко освещенный предмет, а потом закрыть глаза, он еще долго будет видеться как бы наяву. И ночью будет видеться, когда усталость сомкнет веки. Но разве сейчас ночь? Ведь только что сиял день, было солнце, и ярко освещенная ветка, и белый, до боли в глазах, картон. А боль какая — в глазах, в ушах, в затылке… Разве сейчас ночь?

В одно мгновение Александр понял беду, ощутил падение, успел даже подумать, что это конец его, но испугаться мысли о смерти не успел, потому что потерял сознание.

Он пришел в себя оттого, что в лицо ему плескали воду.

— Синьор питторе! [7] Питторе — художник ( ит. ). Синьор Алессандро! — испуганно звал его мальчик-натурщик.

— Марчелло? — узнал его Александр. — Я ничего не вижу.

Александр понял, что внезапно ослеп. И сейчас же Лапченко вспомнился. Неужели и ему та же доля?

— Я ничего не вижу! Не вижу. Ты понимаешь, Марчелло… Что же это, господи!

Марчелло позвал Кваснина. Как хорошо, что Кваснин был здесь. Именно сегодня ему вздумалось пойти с Александром Андреевичем на этюды, вдруг пришла охота сделаться художником. Кваснин подбежал, шумно отдуваясь.

— Что с вами?

Александр сказал уже спокойно:

— Я ничего не вижу.

— Как? Как это случилось? Вы можете идти?

— Боюсь.

Кваснин послал Марчелло за веттурино, помог Александру подняться в дрожки, при этом не умолкал ни на минуту.

— Ну нет, ну нет. Вас мы вылечим. Успехи теперешней медицины изумительны. Вы должны быть спокойны, совершенно спокойны…

Добрые слова, участие Кваснина успокоили Александра. У него болела и кружилась голова, но он поверил, что и впрямь все окончится хорошо.

Кваснин привез знаменитого доктора, дал денег и послал Марчелло за лекарствами, а потом велел ему быть неотлучно при Александре Андреевиче.

У доктора был густой, спокойный голос и мягкие добрые руки. Он сказал, что ничего страшного не случилось, просто сильное переутомление, что надо лежать в темной комнате, пить лекарство и спать, спать, спать.

«Неужели теперь можно уснуть?» — подумал с горечью Александр. Но после лекарства сразу же навалился глубокий сон. Так было и на второй и на третий день.

Только на четвертый, проснувшись утром, Александр пришел в себя и понял, что зрение вернулось. Он не поверил — неужели видит? — и оглядел свою комнату. Предметы не исчезали. Зеленый виноград как всегда оплетал окно. Висела на спинке кровати рабочая блуза. Александр несказанно обрадовался: «Господи, только бы видеть! Только бы не умереть прежде, чем завершится картина!»

Скоро почувствовал, что радуется преждевременно. Боль обручем стала стискивать голову, отозвалась в ушах, зубах. Он поспешно закрыл глаза и затаился без движения. Может быть, приступ минует.

Днем пришел доктор, бодро сказал:

— Вы уже видите? Поздравляю. Вы будете хорошо видеть, — он принялся рассматривать глаза Александра, заставляя их закатывать, — вы будете хорошо видеть. Но пока вам надо поберечься. Никаких движений, никакой работы.

Александр отчаялся: «никакой работы», будто это возможно.