Пётр Федоренко - Лепта

— Да, в Риме можно дышать. Представляете, Сергей Андреевич, мы давно уже собирались в Италию, но все дела не отпускали. А в это лето в Петербурге не усидишь. Пожары вокруг города. Торф горит, леса. От дыму задохнешься. Вот мы и сбежали. В Риме только едва откашлялись.

Катюше теперь было тридцать лет, она стала очаровательной дамой. Сергей ее узнал не вдруг, а когда узнал, искренне обрадовался, не чая, куда усадить, чем потчевать. Внезапные спазмы сжали ему горло. Катюша напомнила ему дом, батюшку, Петербург.

Он застеснялся своего вида, своей скромной квартирки, она была та же, что и при Александре Андреевиче, он не менял ее, хотя был теперь богат и мог поселиться в большой. Как наследник Александра Андреевича, он получал за картину от двора пятнадцать тысяч рублей… Катюша пристально, как чужого, рассматривала его.

Кваснин увидел на вешалке плащ Александра Андреевича, потрогал его, прошелся по комнате, присел, вскочил, отодвинул ширму, закрывающую яркий свет из окна, сказал громогласно:

— Вот он символ нищеты и подвижничества! Сохранился!

Катюша спросила:

— Сергей Андреевич, как вы здесь пережили кончину Александра Андреевича?

— Да, да. Пережил. А его нет. Его нет больше.

Катюша сказала, думая утешить Сергея:

— Хоронили Александра Андреевича пол-Петербурга. Какой-то господин сказал на панихиде: вот какой приют дала родина художнику после многолетнего труда…

Сергей всхлипнул и отвернулся. Она внимательно посмотрела на него. Теперь ее младший дядя совсем не был похож на того юношу с байроновской прической, которого она помнила. Теперь он был лыс, волосы остались на висках да затылке, носил усы и жалкую бородку треугольником, был жалок с ладонью, рупором подставленной к уху.

Ей вдруг подумалось, что, в сущности, она ничего о нем не знает, он ей стал чужим, как был чужим Александр Андреевич. За этим всхлипыванием была жизнь, которой она не знала, которую не могла себе представить. Она подумала с сожалением: «Отчего искусство губит людей?» Сколько она знала художников, все они были несчастливы. Несчастен в славе был Карл Павлович, несчастны в бесславии ее дядюшки Александр Андреевич и Сергей Андреевич. А гранпа? Чего все они хотят? О чем и из-за чего хлопочут? За что бьются? Почему всегда недовольны: собой, миром? Вон Павел Иванович всем доволен. Все у него ладно да складно. Она спросила:

— Сергей Андреевич, вы вернетесь в Петербург?

Кваснин добавил:

— Ведь вы архитектор, вам столько работы дома. Зачем талант в землю зарывать, когда надо столько строить. Не понимаю.

— Строить? Теперь, когда нет Александра Андреевича?.. — удивился Сергей. — А кто же приведет в порядок все, что осталось после него? Не сделай я этого, затеряются работы Александра Андреевича, погибнут, а это будет большая утрата для России. Недруги его думали, что после смерти исчезнут работы Александра Андреевича. Нет, не исчезнут. Нас двое.

Сергей открыл дверь в комнату брата.

— Вот посмотрите.

Катюша переступила порог и невольно ойкнула. Вся комната, куда она вошла, от потолка до полу по всем стенам была заставлена, завешана большими и небольшими картинами и картинками. Катюша будто окунулась в сине-голубой мир солнечной итальянской природы. На нее смотрели обнаженные мальчики — сколько их Александр Андреевич нарисовал! — они были живыми среди этой солнечной природы…

И почувствовала она в картинах Александра Андреевича что-то необъяснимое: горы были как горы и деревья как деревья, они были точно такими, каковы в природе. И не такими. Это был особый мир, где нельзя о чем угодно думать, а только о серьезном и важном.

— Вот он каков? — подал голос Кваснин, и Катюша опомнилась.

— Волшебство какое-то! — сказала она.

— Как вы думаете поступить с картинами? — в Кваснине заговорил коллекционер.

— Приведу все в порядок, в систему. Археологический институт согласился воспроизвести их в репродукциях.

— Если надумаете продавать, я бы мог рекомендовать вам коммерсанта. Поверьте, у меня есть опыт. Вы напишите мне в Петербург.

Сергею надоел этот румяный господин, он сказал:

— Хорошо. Напишу.

После этого гости засобирались.

— Нам пора, душенька Екатерина Андреевна. Пора. До свидания, Сергей Андреевич. Нас ждут…

Катюша Третья подошла к Сергею близко, как в тот давний день проводов на Английской набережной, будто старшая, покровительственно и по-матерински поцеловала его, перекрестила:

— Храни вас господь, прощайте.