Вадим Саралидзе - Легенда о Коловрате

– Чш-ш-ш. Тихо, тихо, – раздался тихий голос. Сбоку протянулась тонкая рука и аккуратно протерла влажным полотенцем горячее и потное лицо Евпатия. – Тебя ранили. Но рана зажила.

Дружинник с трудом повернул голову и встретился с теплым взглядом голубых глаз. На него смотрела незнакомая девушка лет двадцати с небольшим. Светлые волосы убраны в косу – на лицо спадает только пара игривых прядок, ровные, изогнутые красивой дугой брови, длинные ресницы, маленький, чуть вздернутый нос, полные губы. Чем дольше Евпатий на нее смотрел, тем роднее казались ему все эти черты. Он знал девушку, знал хорошо, но не мог вспомнить…

А она глядела на него, будто все понимала. И улыбалась:

– Видишь, крови нет.

Мокрое полотенце снова коснулось лица, лба, который он рассек, когда мунгал арканом сдернул его с камня, на котором они бились вместе с Ратмиром.

Евпатий вздрогнул от этого прикосновения и нахлынувших воспоминаний. Разве бой закончился? Ведь он только что слышал звон мечей, свист ордынских стрел, хрипы умирающих в предательской засаде дружинников…

Будто прочитав его мысли, девушка заглянула в глаза раненому и сказала:

– Это было давно. Тринадцать лет назад.

Что?!

В голове безумным хороводом замелькали разрозненные образы. Вот он летит с камня, лицом в сугроб. Острая боль пронизывает лоб, в глазах темнеет. Он кубарем катится куда-то вниз, больно ударяется плечом о тонкий ствол молодого деревца – снег с редких веточек сыплется в рот и нос. Нестерпимо болит голова. Все плывет. Тут к нему скатывается еще кто-то, наваливается сверху, зажимает маленькой холодной ладошкой рот, не позволяя застонать. Голубые, распахнутые на пол-лица глаза умоляюще смотрят на него. Они совсем близко. Прямо перед ним, еще чуть-чуть – и длинные светлые ресницы защекочут по коже. Тяжело дышать. Она лежит прямо на нем, напряженная, как натянутая тетива лука.

– Чш-ш-ш, – шепчет едва слышно, склоняясь прямо к уху, и Евпатий чувствует горячее, прерывистое дыхание.

Голова раскалывается, мир затянут пульсирующим туманом. Откуда-то сверху слышатся резкие голоса и окрики, топот лошадей, звон оружия. Мугалы. Они перебили весь отряд, грязные твари. А теперь ищут его… и Настю. О, Господи! Зачем же ты вернулась, глупая девчонка? Ну почему не уехала назад в город? Пусть подмога подоспела бы только похоронить дружину Ратмира, зато ты сама жила бы… Какая же ты, Настя, дуреха. Какая дуреха… Если с тобой что случится, я никогда тебе не прощу… и себе не прощу.

Напрягая последние силы, Евпатий посмотрел в лазоревые глаза девочки, стараясь выразить все, о чем болела сейчас душа. И Настя поняла – она моргнула, все еще зажимая ему рот ладошкой, и прижалась щекой к его щеке.

Так они и лежали на дне оврага, припорошенные снегом, и робко надеялись на чудо.

Время тянулось, как сладкая кулага ( кисло-сладкое блюдо из ржаной муки и солода, мучная каша. По внешнему виду кулага напоминает густую кашу – ее можно резать ножом ), превращая каждый удар сердца в долгий гул колокола. Степняки все еще рыскали там, наверху, и юный дружинник не заметил момента, когда силы окончательно его покинули. Стало очень холодно. Мороз пробирал до костей сквозь лохматую шубу и плотный кафтан, который сшила как раз перед этой зимой мама. Тепла больше не осталось ни в теле, ни в мыслях. Он хотел сказать Насте прощальное слово, как положено сильному воину, но не смог – оглушающая чернота резко накрыла его, не позволяя сделать следующий вдох. А дальше не осталось ничего…

Вынырнув из омута воспоминаний, Евпатий еще раз внимательно посмотрел на сидящую рядом девушку.

– Ты… – слова застряли в горле, перешли в надсадный кашель.

Она опять погладила его и улыбнулась. Он хотел дотронуться до ее лица, убедиться, что это не морок, не козни лукавого. Но руки были связаны. Плотные куски свиной кожи врезались в запястья.

Что ж его, как зверя…?

– Погоди, – остановила его Настя и развязала правый наручник. Ее пальцы были теплыми и быстрыми. Видать, не первый раз она его от пут освобождает.

Со дна памяти снова стали подниматься образы. Только теперь они были совсем обрывочные, размытые.

Горница в доме рязанского воеводы. Священник, вышагивающий из стороны в сторону и машущий кадилом. Заплаканное лицо матери. Какие-то незнакомые лица, сменяющие друг друга. Одно из них он хорошо запомнил: крючконосый дедок с длинными седыми волосами сыпет землю прямо ему на лоб, на грудь и шепчет что-то непонятное. Пахнет от него жареным луком, квашеной капустой и старостью.