Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

Луиза, сильно возбудившаяся от чтения газетных отчетов, непременно хотела побывать на выставке вместе с Софи. Как-то утром они туда отправились, и толпа едва не раздавила их. Полузадушенные, они отдались на волю течения, и поток любопытствующих увлекал их от одной витрины к другой с такой скоростью, что они ничего не успевали толком разглядеть. В огромном, переполненном, гудящем, душном, жарком, раскаленном от солнечных лучей, отвесно падающих сквозь стеклянную крышу, павильоне шерстяные ткани соседствовали с керамикой, бронзовые накладки на мебели поблескивали рядом с мелкими украшениями. Бросались в глаза названия стран, крупными буквами выведенные на больших указателях: Соединенные Штаты, Египет, Греция, Китай… Все страны явились в гости к Франции, весь мир пребывал с ней в дружбе. Отсутствие России в глаза не бросалось. Софи хотелось бы обойти всю выставку, но, прокладывая два часа подряд дорогу в толпе и дыша пылью, она в конце концов устала и присела отдохнуть на скамью. Именно в это мгновение Луиза увидела знакомого, стоявшего рядом с отделом резной мебели: молодой человек, плохо одетый, с приятным лицом и легкой, словно бы кружевной, бородкой.

Казалось, незнакомец только и ждал, чтобы его заметили. Луиза представила юношу Софи: Марсьяль Лувуа, художник, друг Вавассера. Софи смутно припомнила, что видела его в лавке в тот вечер, когда там собрались все приятели Огюстена. Марсьяль предложил проводить дам в отделение изящных искусств. Стоило Луизе услышать это предложение – и ее лицо тотчас засияло несколько подозрительной радостью, казалось, будто у нее внезапно пробудился интерес к современной живописи.

– О, да, да! Пойдемте туда скорее! – воскликнула она.

Софи, которую позабавило мгновенное преображение приятельницы, согласилась пойти с молодыми людьми. Толпа со всех сторон прибывала в залы, где художники, возглавлявшие французскую школу, выставили свои работы. Публика замирала в восхищении перед «Лежащей одалиской» господина Энгра, «Резней на Хиосе» господина Делакруа, «Большим турецким базаром» господина Декана, «Позорным столбом» господина Глеза… Комментарии зрителей раздражали Марсьяля Лувуа, который переходил от полотна к полотну, злобно на них поглядывая и не вынимая рук из карманов. Он называл себя «натуралистом» и восторгался художниками, о которых Софи прежде никогда не слышала. Вскоре он объявил во всеуслышание, что все тут «мерзко и гнусно», несколько человек обернулись и с возмущением на него поглядели.

– Пойдемте отсюда! – сказал Лувуа. – Давайте лучше посидим в кафе, и я объясню вам, что такое настоящая живопись!

Луиза тотчас согласилась и так устремилась к выходу, что у нее на шляпке разом затрепетали все цветы. Но Софи слишком устала и предпочла вернуться домой.

На следующий день, снова встретившись с Луизой, она спросила, как поживает Марсьяль Лувуа.

– Он весь вечер мне надоедал своими разговорами про искусство и философию, такая скучища, – ответила Луиза. – Правильно вы поступили, что не остались!

Однако Софи заметила, что начиная с этого дня Луиза стала больше следить за собой, одеваться более продуманно. С наступлением лета в ней явно пробудилось желание нравиться, и навещать Софи она стала куда реже. Луиза, совершенно очевидно, была увлечена, и увлечение это отнимало все ее время. Софи жалела Вавассера, но считала себя не вправе воспитывать преступную жену, читать ей мораль. И вообще Луизина страстишка казалась ей смешной и нелепой рядом с беспредельной тоской, которая с каждым днем все сильнее сжимала ее собственное сердце, стоило только развернуть любую газету. Во всех без исключения – высокопарные отчеты о визите королевы Виктории в Париж, рецензии на концерты в Тюильри или спектакли парижских театров не могли заслонить страшной и отвратительной реальности войны. Время от времени появлялось краткое сообщение о том, что раненых стали успешнее выносить с поля боя или что число погибших с французской стороны незначительно. Разумеется, русским досталось куда сильнее. Захваченные в плен солдаты русской армии признавались в том, что теперь в Севастополе никто не верит в победу. Сражаются и умирают ради чести, ради славы. Взятие Зеленого Холма, сражение на реке Черной, штурм Малахова кургана – за всеми этими банальными обозначениями виделись горы мертвых тел! «Все идет хорошо, все в порядке, мы наступаем», – телеграфировал генерал Пелисье, новый главнокомандующий Восточной армией, военному министру. В иллюстрированных газетах появлялись ужасающие рисунки с изображением рукопашных боев среди похожих на цветную капусту облаков дыма от разорвавшихся снарядов. Зуавам под их фесками рисовали благородные лица, русским – зверские тигриные морды. Внезапно десятого сентября на первой странице «Всемирного вестника» появился текст депеши: «Корабельной и всей южной части Севастополя больше не существует. Враг, видя, что мы прочно заняли Малахов курган, решил отступить, перед тем разрушив и взорвав почти все оборонительные сооружения».