Джинн Калогридис: Огненные времена

– Пей.

И Жакоба.

«Совершенный союз не может осуществиться в страхе».

– Берите его. – Кретьен повернулся к стражникам.

Люк спустил ноги с матраса и встал, как оказалось, слишком быстро, потому что голова так закружилась, что он был вынужден снова сесть. Один из стражников вложил свой меч в ножны и подставил крепкое плечо под здоровую руку Люка. С такой помощью раненый мог идти, хотя и то и дело останавливаясь. Сзади следовал второй стражник, держа обнаженный меч наготове.

«Как будто у меня есть хоть какой-то шанс убежать», – подумал Люк с каким-то отупением, вызванным одурманивающим действием микстуры.

А потом, глянув в большое открытое окно, он увидел, что луна полностью скрыта за тучами и ночное небо совершенно черно. До рассвета было еще далеко, несколько часов, и это внешне незначительное наблюдение вызвало у него внезапное прояснение сознания и пробудило чувства.

«Они ведут меня смотреть, как она умирает», – понял он.

Кретьен хотел воспользоваться предрассветным часом для того, чтобы избежать гнева местных жителей. Утром, когда публика соберется у обгорелой и пустой насыпи, кардинал, вне всякого сомнения, будет уже нестись в Авиньон в своей карете.

Всей группой они вышли на крыльцо. В воздухе было влажно и пахло дождем. От ночной прохлады по телу побежали мурашки.

В отчаянии Люк решил проверить, на что же он все-таки еще способен. Неожиданно он оттолкнул от себя стражника, надеясь на невозможное – на то, что с помощью одной лишь воли он сможет побежать, сможет первым добраться до Сибилль и каким-то образом добыть оружие и освободить ее.

Но почти сразу же он, задыхаясь, упал на колени, ударившись о каменную ступень, и едва успел зацепиться руками, чтобы не покатиться кубарем вниз с лестницы.

Кретьен слабо улыбнулся. В широко раскрытых и мрачных глазах Тома, освещенных светом лампады, не мелькнуло никакого чувства. Люк, слишком разгневанный для того, чтобы поддаться смятению, встал на ноги с помощью стражника, не скрывавшего своего веселья.

– Не трать зря свои силы, сынок, – посоветовал кардинал. – Ибо тебе предстоит еще много работы.

«Будь внимателен», – сказал Люк себе, стараясь не замечать того, что повязка на плече снова омочилась кровью.

Будет и другая возможность для побега, должна быть. Ведь иначе – это последний час свободы для его сердца и сознания, последний час надежды для расы.

Они двинулись по городской улице. Было черным-черно, ни малейшего намека на занимающуюся зарю. И почти ничего не было видно – лишь темные силуэты, движущиеся со стороны тюрьмы. Иногда на какой-то миг появлялся золотой диск луны, но его тут же закрывали темные, стремительные тучи. Все выглядело так, словно его мир, такой какой он есть, не хотел оставаться без Сибилль. Его любовь была такой сильной, что собственная судьба казалась ему совершенно незначительной в сравнении с великой трагедией его возлюбленной.

Подул сильный ветер, и в глаза Люку попал песок. Ослепленный, он зашатался, но сильные руки стражника поддержали его. Однако какое-то время он шел вперед, не видя дороги. И когда наконец слезы промыли ему глаза и он смог смотреть, он увидел, что они направились не на городскую площадь, где была возведена насыпь для проведения казней. Насколько он мог судить в темноте, они находились в аллее позади тюрьмы.

На расстоянии нескольких шагов от него у смертного столба стояла на коленях Сибилль. Один из папских жандармов застегивал кандалы, соединявшие ее голени, между которыми теперь находился столб. Двое других раскладывали стружку и щепу вокруг ее ног. В тусклом, колеблющемся свете, отбрасываемом лампой Тома, Люк не видел ее лица, лишь темные очертания головы и плеч да белеющую рубашку.

Стражники быстро разложили щепу до уровня ее бедер. Потом один из них взял длинную щепку и понес ее к Тома, который снял с лампы стеклянную крышку.

Опять налетел ветер, причем такой сильный, что Люк зажмурился, чтобы жгучий песок снова не попал ему в глаза, а когда открыл веки, пламя лампы почти погасло. Горел лишь маленький голубой огонек с золотым ободком, да и тот грозил в любую секунду погаснуть. Потом ветер внезапно стих, и стражник поднес к огоньку кончик смазанной жиром щепки, и тут же и лампа, и щепка ярко вспыхнули.

Яркий свет осветил лицо Тома. С поразительной ясностью обреченного Люк увидел на лице молодого священника выражение мимолетной, но глубочайшей скорби. Никто более его не увидел, ни Кретьен, ни стража, однако, несмотря на темноту, Тома кинул признательный взгляд в сторону Люка.