Не бийся, матинко, не бийся,
В червоны чоботы обуйся,
Щоб твои пидкивки бряжчали,
Щоб твои вороги мовчали!
Ради такого случая сынок-гетман обул ее в красные, козловые чоботки, привезенные в подарок из Московии. И она вместе с молодайками выплясывала, после вишневки да сливянки-то. Взглядом невестку приглашала: ну а ты чего? чай, не стара, да и без брюха пока. Отворачивалась невестка, брезговала казацким танцем…
А хоть и петербургский, танец заведенный при дворце сынком, – кто из неповоротливых полковничьих жинок да дочек толстозадых мог составить компанию такой ладненькой, такой изворотливой невестке? Одной приходилось на дворцовом паркете выкручиваться.
Наталья Демьяновна и в Глухове не забывала, что она придворная статс-дама – генеральша на житейский-то лад. Пробовала поучать скучающую невестку:
– А що я тоби кажу, милая дивчинка…
– Я не дивчинка, – поджимая искусанные – не гетманом ли ненасытным? – подрумяненные, но все равно припухлые губки, отвечала невестка.
– Ага, жинка, можливо…
– Не жинка! – губки вздрагивали.
Наталья Демьяновна, хоть и придворная генеральша, в толк взять не могла, кто ж она такая.
– Кобета, неяк? Гарная, як гарбузик…
Это вконец злило невестку. Она топала ножкой, обутой в золоченую туфельку, и намеревалась сбежать от настырной свекровки, одетой в распашную клетчатую юбку, с намотанным на голове кокошником. Но всегда вовремя, позевывая, заявлялся сын-гетман. В бархатном дневном шлафроке, в мягких атласных сапожках. Румяный и веселый, маленько подрасполневший. Своей неторопливой походной являлся пред очи жены и истинно по-пански целовал у нее ручку. Наталья Демьяновна прямодушно замечала:
– Откуль у вас дитки берутся, коль вы так грэбно целуетесь? Вот меня покойный Розум…
Сынок не давал разговориться матери, тем же вальяжным шагом подходил и крепко целовал в щеку, тоже еще и в старости крепенькую:
– Ага, мати. Берутся. Иль мало?
Так душевно улыбался, что она терялась:
– Не… сами дитки негрэбные…
Он с довольным видом отходил к жене, сердившейся на излишнюю привязанность к матери.
– Катрин? – присаживаясь рядом, снова целовал ручку. – А не привести ли деток сюда?
Катерина Ивановна выбегала в детские покои, и через какое-то время детки являлись. Все на руках у нянюшек, хотя у старшенькой, Натальи, ножки уже низко свисали. Сынок любовно и церемонно представлял, как делал всегда, в редкие часы свиданий:
– Графиня Наталья Кирилловна, в честь бабушки названная. – Поклон в ее сторону. – Граф Алексей Кириллович, в честь нашего старшего камергера. – Тоже поклон, а как же. – Графиня Елизавета Кирилловна, в честь благодетельницы-Государыни! – Попискивавшей на руках у полногрудой кормилицы крохе поклонец самый нижайший.
Наталья Демьяновна в замешательстве оглядывалась на двери, сынок понимал ее взгляд, смеялся:
– Да других нет пока, мати!
– Можливо, будуць?
Сынок всегда был в добром настроении, а при детках прямо таял:
– Будут, будут, мати! Правда ведь, Катрин? – Оставив малышню при нянюшках, снова подходил к жене, посматривавшей на свое семейство с диванчика несколько отстраненно.
Там тары-бары на каком-то непонятном иноземной языке, а Наталья Демьяновна издали языком прицокивала:
– Це-це, дитки мои коханые! Ноженьки-то есть ли у вас? Да щоб по коверчику татарскому?..
Все ковры, турецкие иль персидские, во времена оные взятые из-под сабли, она татарскими называла. Так сказывали старые казаки.
У страха, особливо женского, глаза велики, но замятия на границах Украины с Диким Полем была явлением обычным. Еще с начала 1751 года орды татарские стали проноситься вдоль казацких разъездов, постреливая для устрашения. Но так, несерьезно. До травы зеленой шумные конные потоки не хлынут – жрать нечего. А вот с возросшей травкой да прослышав, что казачки у новоприбывшего гетмана во дворце пируют, смекнули: ага, самое время! В те дни, как гетмана с войсковыми знаменами встречали все казацкие полки, границы-то и оголились. Да и какие границы, кто их чертил? Где сила, там и грань войны и мира. Стала кочевая татарва проникать из Дикого Поля не только к Днепру, но через извечную, Большую татарскую переправу и на левый берег перебираться. Кони привычные, вплавь, а татарин за гриву держится, и будет держаться, пока его не собьют. Обратным ходом – скот, жинки казацкие да и сами зазевавшие иль похмельные казачки на волосяном аркане. Такое вековое право было по краю Дикого Поля.
Читать дальше