Аркадий Савеличев - Последний гетман

, по отзыву современного историка Малороссии, «было для малороссиян тягостнее всех его предшественников, хотя, быть может, последний гетман был лучшим человеком из всего ряда ее правителей XVIII в. Несмотря на свое происхождение, Р. не знал больных мест своей родины и непосредственное заведывание краем вверил старшине…» Отзыв – несколько суровый и едва ли вполне справедливый. Положение посполитых при Р., правда, еще более ухудшилось, но Малороссия знала и худшие времена, и худших правителей. Р. проводил большую часть времени в Петербурге, мало занимался делами вверенного его попечениям края и слишком полагался на старшину; но он едва ли мог сделать что-либо существенное для края как для более или менее автономной области, раз что самое назначение его в гетманы было исключительным актом милости Елизаветы к его брату Алексею Григорьевичу. Еще затруднительнее сделалось его положение в царствование Петра III и особенно Екатерины II, которая постоянно стремилась к уменьшению и уничтожению политической особенности всех окраин, в том числе и Малороссийской. Последние годы жизни Р. провел под Москвой (в Петровско-Разумовском), а затем в Малороссии (большею частью в Батурине), где он и умер.

Кирилку-пастушонка вызывает в Санкт-Петербург старший брат – его сиятельство камергер Алексей Григорьевич Разумовский. Так сказал не первого возраста курьер, макая в глиняную кружицу истинно казацкие усы. В Петербурге… и такая усатая рожа?.. Насмешлив был Кирилка, не словом, так взглядом нечто такое сказанул. Понятливым и курьер оказался – сразу подзатыльника дал и стукнул кружицей о стол:

– С полковниками не спорят! Возлей, Розумиха, а не то…

Вдова спившегося казака Розума маленько уже привыкла к наездам петербургских курьеров, не как в первый раз, когда забирали старшенького, – посмелее уже ответила:

– Неяк опять ты, пан полковник? Вспомнилось, что именно этот вислоусый и увозил ее Алешеньку. Во-он когда было!… Тринадцать годиков прошло. Помоложе были усы, не так обвисали. Кружицей, как истая шинкарка, тоже по столешнице пристукнула:

– Ащоб тоби!…

На большее смелости не хватило. Хотя это был уже третий привозивший от Алешеньки поклоны и грошики. Бери больше – хорошики! На них-то, золотых сыновних, и был куплен придорожный шинок да кой-какая справа для дочек. Они тут же крутились, пускай этот курьер-полковник, не в пример прежним ухлестам, был и староват, и пропитой уж больно. Как же, признала! Именно этот лях, скаженный в данную бытность, выкрал из-под отцовского ружья старшенького Алешеньку и умчал к москалям. Сейчас ни ружья, ни пьянчужного защитника – ружье казацкое на хлеб променяла, а сам казак на кладбище перебрался да и улегся там навечно. V, злыдень! Майся теперь вдовица. До того было дошли, что побирушкой стала. Дочек-то кормить-одевать надо, да и этого подраставшего бугаенка?.. По старой памяти тужилась Розумиха, но уже маленько смекала: раз старшенький сияет в Петербурге, так чего церемониться с его посланцами? Знала, как ответить:

– Як жа! Коли сиятельство, так роби по его ж наказу. За ничку слизную соберу Кирилку. Не опейся тильки, шановный пане.

Сурово выговаривала Розумиха, не забывая и дочек по срачицам пришлепывать. Выпирает непотребное, замуж просится. Мабыть, обождать? Грошей на шинок сынок сиятельный прислал, кой-какую справу домашнюю справили – можно надеяться?.. Стала бывшая казачка и бывшая попрошайка, а теперь всеми уважаемая шинкарка, веровать в судьбу-судьбинушку. Нечего зря жалиться, благоволит она. Сваты уже подъезжали к дочкам, хотя на клячах хромоногих. Как бы не так! Сыновним отблеском грелось сердце. Если в тяжкое для себя время не забыл мати, так теперь уж не забудет. Чуяла: восходит как-то сиятельное утреннее солнце. Веровала: дожди ли, метелица ли – не загасят. Не в пример старшенькому, которого из-под пьяного казацкого ружья увозили, – Кирилку сразу решилась: судьба! Она кочевряжилась только для гонору. Раз уж солнышко воссияло, так не затмится тучами. Как истая шинкарка, подливала в кружицу давнего знакомца, не уставая и напоминать:

– Пане добродею, не упейся. Ночка коротка, утре буде. Неяк состарился ты, Степан Федорович? Не выгнали тебя из полковников?

Все помнила – не такая уж и развалистая Розумиха. Все понимал, развалившись телесами на покрытой ковром лавице, полковник Вишневский, а главное, одно словцо: фавор! Оно похлеще не только полковничьего, но и генеральского звания. Шинкарка, как ни прозорлива была, не знала, но он-то знал: грядут в граде Питере великие события. Не зря же старший брат вызывал младшего. Главное – не опоздать. И по малолетству можно в «случай» попасть. Годы – они ничего, подрастут. Время не подрастает. Время уходит, если его вовремя за чуприну не ухватить. Так что полковник Вишневский не подкачает. Верой и правдой послужит его сиятельству. Со спокойной совестью растянулся на лучшей лавице шинка – на ковре и ковром же прикрытый. Знал: не проспит. При нем кучер, отставной преображенец. Разбудит, если что.

Читать дальше