Аркадий Савеличев - Последний гетман

Лукавил, конечно, ясновельможный гетман; для успокоения подгулявшей совести, что ли. Дурная-то кровь не сходила, била куда ни есть под брюхо. Сорок годиков всего, эва! Как ни обзывай себя стариком, не по старости же он так исправно прогуливался по берегу Сейма? В марте отметили всем казацким кругом гетманские именины, а сейчас уже май зеленой ногой ступил на берег Сейма. Ветлы, осоки и даже нагорные дубы солнце почувствовали – он-то такой ли уж губошлепый? Походный шатер уже с месяц стоял над обрывом. Для красы, что ль? Озелененная садовниками тропинка была доступна только троим: ему самому, Миколе, ну и, конечно, ей…

Даня уже была там, хозяйничала. Все потребное Микола да камердинер приносили. Микола, так, пожалуй, с приглядкой. Чего, такого – хлопец гарный. Не пора ли оженить его?

От этой неизбежной мысли взгрустнулось, и поцеловал он Даню, наверно, холодновато. Зыбкая душа, сразу почувствовала:

– Что случилось, Кирюша?

Он хотел намекнуть ей про ревность, а сказал совсем про другое:

– Кастрат меня замучил, Даня, кастрат!

Сути, конечно, она не понимала и похлопала, обнимая, чуть пониже спины:

– Кострец, мабыть, застудился?

За кострец-то он и прижал ее обеими лапищами, сразу повеселев:

– Он, проклятый!

Даня задернула полог шатра:

– Да погоди ж ты, ненасытный…

Истинно, голод нутряной почувствовался. Когда там годить! Вино-то уже на закуску пошло, после заедок хороших, а не наоборот, как следовало бы. Глядя в глаза отнюдь не графской жинке, он и растолковал, что такое кастрат. Даня пришла в ужас:- Осподи милостивый! Чаму ж мужика так ганьбить?..

– Чтоб пелось ему голосисто.

– Да какой же голос без коханого срамотья?..

В доказательство своих слов и сползла подбородком с волосатой груди до волосья нижнего, всласть поцеловала.

– Погоди, Даня, – остановил он ее неурочный пал. – Мне еще надо сегодня кастрата надрать за это самое…

Вечер славно опускался на Сейм, в шатре тоже было славно – но – дела! Он нехотя, но выпростался из полюбившихся рук, наказав денька через три снова похозяйничать здесь.

У входа во дворец как на часах уже стоял Микола, хотя службу исправно несла и гетманская когорта. Будучи безмундирным, покивал, прошел к себе. Микола за ним, с ухмылкой во всю рожу. Еле дождался, когда войдут в кабинет.

– Никакой он не кастрат! У него там во!… – отрубил ребром ладони аж полруки.

– Так, значит?.. Иного и быть не могло. Тащи ко мне этого кастрата.

Микола с удовольствием побежал исполнять приказание.

Десяти минут не прошло, как под нагайку привел. Не говоря о чем другом, и лица-то на кастрате не было. Славно поработали ребятки!

– Ну? Дурить меня вздумал?

Он не вдавался в суть дела, почему это оба кастрата, ни бельмеса до сих пор не смысля по-русски, довольно сносно болтают на немецком. Переводчиками в случае нужды служили, и ладно.

Сейчас несчастный повалился в ноги, бормоча:

– Майн гот!… Товарищ мой истинно, а мне не хотелось терять службу в театре» голос скастрировал, а все остальное…

– Хватит, подлец! Докончим докторскую экзекуцию? – уже к Миколе оборотился.

«Экзекуций» Микола не понимал, а общий смысл понял, выхватил из ножен саблю:

– А что? Сабля у меня вострая!

Прохиндей обнял гетманские ноги, уцепился, что не оторвешь, вопя по-немецки:

– Майн гот!… Пощадите, ясновельможный пан гетман! Без денег, нищим уйду домой, только не…

– Так ты, подлец, и других девок забрюхатишь? Хватаясь за полы его домашнего кафтана, тот истово перекрестился:

– Видит мой Бог! Видит моя Мадонна!…

– Мадонну-то хоть оставь в покое! Прочь! После комедии вашей я уж свою комедь устрою…

Пожалев на этот раз, пинка все-таки дал такого, что несчастный и Миколу чуть не сшиб. А уж Микола-то – ого!…

Ну, как после такого случая не устроить доброе по-вечерье с полковниками, которые как раз собрались в гостиной?

Не все же, однако, заниматься кастратами. Душа чувствовала, что нехорошие для Украины дела творятся в Петербурге… Государыня рьяно занялась устройством губерний в России; оно вроде бы и понятно, и хорошо, да как бы это волна и сюда не докатилась…

Губернские новости с ветрами северными приходили, тревожили душу, но дело-то своим чередом делалось. Киев уже не первый раз забирали из ведомства гетмана и отдавали под власть Иностранной коллегии. Вроде бы невелика печаль – хлопот меньше. Но что за Украина без Киева? Первый раз еще Елизавета Петровна учудила, иль ей когда власть Алексея Разумовского поослабла, в ушки Иван Шувалов надул, – поставили в Киеве генерал-губернатора. Тогда зачем гетман? Только при Чернигове, Полтаве да при других городах? Не постеснялся ясновельможный гетман пасть в старые ножки, уже зело болящие; не стал кичиться старший брат, тоже напомнил о своем праве на эти ножки. Смилостивилась Елизаветушка. Но «чертушка», вспрыгнув на трон, сразу же, по чьему-то наущению, тетушкин трюк повторил. Помогла любовь тетушкина племянника к Измайловскому полковнику… словно чувствовал «чертушка», какую роль сыграет этот полк в его собственной судьбе. Исправно проводимые плац-парады, пиры и карточные проигрыши вечно нуждавшегося в деньгах Императора помогли вернуть Киев под гетманскую булаву. Но Екатерина-то, Екатерина!… Даже не посоветовавшись, в известность не поставив, бросила Киев обратно в пасть Иностранной коллегии и восстановила генерал-губернатора.