Дмитрий Мережковский - Мессия

А Шиха сек да сек, приговаривая:

– Ах, шалунишка, срамник, осрамил ты себя на весь мир! Вот тебе, вот тебе, сын человеческий, сын божий!

Царь проснулся, вспомнил сон, и страшно, и стыдно ему стало наяву, как во сне.

Долго лежал с открытыми глазами в темноте. Связывался узел в горле, дыханье стеснялось, как перед припадком падучей; уже рвался из груди нечеловеческий вопль. «Что же делать? Что же делать?» – думал с тоскою.

Вдруг отлегло, – разрешилось что-то, развязался узел в горле. Встал и вышел из шатра.

Зелено-розово было небо, зелено-розовы волны песков, такие же воздушные, как небо. И солнечно-белая, утренняя, теплилась в небе звезда. Ни человека, ни зверя, ни птицы, ни дерева, ни даже былинки – только небо да земля – бесконечный простор, воля бесконечная.

Он поднял глаза к звезде и улыбнулся. Вдруг понял, что надо делать. С такою радостью, как будто одно это слово побеждало смерть – смех, прошептал:

– Уйти! Уйти! Уйти!

3аакера подошел к Дио с таким искаженным лицом, что она едва узнала его. – Царь тебя ждет, ступай к нему, – сказал и хотел пройти мимо, но она остановила его.

– Государь царевич, что случилось?

– Сам тебе скажет, ступай!

– Я стою на часах, надо передать стражу.

– Нет, я за тебя постою.

Дио взбежала по лестнице на плоскую крышу Атонова храма.

Чуть светало. Небо казалось пустым, остеклевшим, как незакрытый глаз мертвеца. Воды реки отяжелели, как олово. Землю давило беспамятство. Город внизу точно вымер. Был час, когда сон людей смерти подобен, как поется в Атоновой песне:

Мутно подводно зеленели белые стены храма. Все было мертво; только великий жертвенник Солнца горел неугасимым огнем, и над ним солнечный диск Атона, высшая точка всего исполинского здания, тускло рдел, как бы от луча незримого солнца.

Дио увидела царя вдали, но не сразу узнала его. Сидя на ступенях, у жертвенника, он странно скорчился, поднял колени, положил на них подбородок и закрыл лицо руками.

вспомнился ей заунывный, как вой ночного ветра, припев вавилонской песни о мертвых в подземном царстве.

Он, должно быть, не слышал, как она подошла, и продолжал сидеть, не двигаясь. Окликнуть его не посмела: думала, спит.

Вдруг он поднял голову и посмотрел на нее так, что сердце у нее упало.

– А, Дио! Заакеру видела?

– Видела.

– Сказал, о чем буду говорить?

– Нет.

– Садись.

Села рядом с ним. Он взял руку ее, поцеловал в ладонь и улыбнулся так, что сердце у нее опять упало.

– Вот и забыл. Помню, что хотел сказать, а как, забыл. Должно быть, память отшибло припадком.

Она поняла, что он говорит о бывшем у него недавно припадке падучей.

Заломил руки так, что суставы пальцев хрустнули, и громко зевнул. Две глубокие складки выступили около рта. Сделался похож на дряхлого Сфинкса с лицом Ахенатона.

– Помнишь, Дио, я тебе говорил, что царству моему приходит конец? Ну, вот и пришел. Я хочу уйти…

– Как уйти, куда?

– Куда глаза глядят, только прочь отсюда, из тюрьмы на волю… Да что ты спрашиваешь? Лучше моего знаешь все.

– Как же уйдешь? Разве отпустят?

– Никто не будет знать, кроме вас двоих, тебя да Заакеры. Вы мне и поможете. Он уже обещал.

– Что обещал?

– А вот, слушай. Он – убийца Маки; она от него родила. Только что признался. Мучается так, что хочет покончить с собой, выпить остаток яда из Меририна перстня, моего подарка. Но я ему придумал казнь страшнее: когда уйду, будет царем.

– Разве он может?

– Не хуже моего. Да и недолго: власть передаст Хоремхэбу, наместнику Севера. Тот не соглашается царствовать при жизни моей, а после смерти, чай, согласится.

– Как, после смерти?

– Так, уйду – умру для всех. Никто не будет знать, что ушел, а кто и узнает, не поверит, подумает, умер.

Дио знала, что Хоремхэб – враг Атона. Погубит ли царь дело всей своей жизни, отдав ему власть? Хотела спросить об этом, но почувствовала, что лучше не спрашивать.

– А уйти Заакера поможет мне так, – продолжал он. – Вместе поедем в Мемфис, к Хоремхэбу, и где-нибудь по дороге, ночью, я выйду на берег, – только меня и видели.

– Один?

– Один. Скину царский убор, переоденусь уабом-жрецом, вот что по большим дорогам ходят, собирают подаянья на храмы, и пойду с сумой и с посохом.