Дмитрий Мережковский - Мессия

Как все жрицы Великой Матери, она была искусною врачихою; видала, как люди умирают, и помнила ту роковую печать – знак смерти, который иногда является на лицах перед близким концом.

Вдруг почудился ей этот знак на лице Пентаура. «Молод, здоров, никакой опасности… Бунт? Нет, вздор!» – подумала, вгляделась – и знак исчез.

– Едешь? – спросил он тихо, но так твердо, что она поняла, что нельзя обманывать.

– Тута едет завтра, а я еще не знаю. Может быть, и не поеду…

– Поедешь. Сама хотела поскорей.

– Хотела, а вот, вдруг забоялась.

– Чего?

– Не знаю. На костре тогда не сгорела, а теперь – точно из одного огня в другой… Помнишь, ты мне говорил о царе…

– Не надо, Дио. Зачем? Ведь все равно поедешь…

– Нет, надо. Гаур, брат мой милый, если любишь меня, скажи все, что знаешь о нем. Я хочу знать все!

Взяла его за руку, и он уже ее не отнимал.

– Все равно поедешь, поедешь, – повторял уныло. – Любишь его, оттого и боишься; знаешь, что не уйдешь; как мотылек, летишь на огонь. В том огне не сгорела – в этом сгоришь…

Помолчал и спросил:

– К Птамозу пойдешь?

– Пойду непременно, без того не уеду.

– Ступай. Он все знает – лучше моего скажет.

Птамоз, первосвященник Амона, злейший враг царя Ахенатона, давно уже звал к себе Дио, но она все не шла и только теперь, перед отъездом, решила пойти.

– Что мне Птамоз? – продолжала она. – Я от тебя хочу знать. Ты прежде любил его, за что же теперь ненавидишь?

– Я не его ненавижу. Знаешь, Дио, мне иногда кажется… Он посмотрел на нее с тою улыбкою, с которою очень испуганные дети смотрят на взрослых.

– Ну, говори же, не бойся, я все пойму!

– Мне иногда кажется, что он – не совсем человек…

– Не совсем человек? – повторила она с удивлением: что-то было в лице и голосе его знающее, видящее.

– Есть такие куколки, – продолжал он, все так же улыбаясь, – дернешь за ниточку, пляшут. Вот и он так: сам ничего не делает, а кто-то за него. Не понимаешь? Может быть, когда увидишь, поймешь.

– А ты его часто видел?

– Часто. Вместе учились у гелиопольских жрецов. Он, я и Мерира, нынешний великий жрец Атона. Мне было тогда тринадцать, а царевичу четырнадцать. Очень был хорош собой, весь тихий-тихий, как бог, чье имя – «Тихое Сердце».

– Озирис?

– Да. Полюбил я его, как душу свою. Он часто уходил в пустыню молиться, а может быть, и так просто, побыть одному. Вот раз ушел и долго не возвращался. Искали, искали, думали, совсем пропал. Наконец, нашли у пастухов, на Ростийском поле, где пирамиды и Сфинкс – древний бог солнца, Атон. Лежал на песке, как мертвый, должно быть, после падучей – тогда у него и начались припадки. А как привезли в город, я его не узнал: он и не он, точно двойник его, оборотень, или вот, как я давеча сказал: не совсем человек. Может быть, там, в пустыне, он в него и вошел…

– Кто он?

– Дух пустыни, Сэт.

– Диавол?

– По-вашему, диавол, а по-нашему, другой бог. Ну вот, с этого все и началось…

– Постой, – перебила она. – Ты говоришь, Атон – древний бог?

– Древний, древнее Амона.

– И вы его чтите?

– Чтим, как всех богов: все боги – члены Единого.

– Из-за чего же спор?

– А ты думала, из-за этого? Полно, не такие мы дураки, чтобы не знать, что Амон и Атон – один бог. Лик Солнца видимый – Атон, сокровенный – Амон, но Солнце одно, один бог. Нет, спорят не Атон с Амоном, а Сэт с Озирисом. Сэт Озириса убил и растерзал: убить, растерзать хочет и святую землю Египта, тело Озириса. Для того и вошел в царя…Ты меня не слушаешь, Дио?

– Нет, слушаю. Но ты все говоришь о том, кто в него вошел, а сам-то, сам-то он кто? Или просто злодей?

– Нет, не злодей. В том-то и хитрость диавола, что не в злодея вошел, а в святого. Погибает земля в войне братоубийственной, нивы запустели, житницы разграблены, кожа людей почернела, как печь, от жгучего голода, матери варят детей своих в пищу себе, и это все сделал он, святой. И хуже сделал: Бога убил. «Нет Сына, сказал, я – Сын!»

– Никогда, никогда он этого не говорил! – воскликнула Дио, и глаза ее загорелись таким огнем, как будто и в нее вошел Сэт. – «Не было Сына – Сын будет» – вот что он говорит. Был или будет, был или будет – в этом всё!

– Проклят, кто говорит: Сына не было! – сказал Пентаур и побледнел.

– Проклят, кто говорит: Сына не будет! – сказала Дио, тоже бледнея.

И оба замолчали – поняли, что прокляли друг друга.

Он закрыл лицо руками. Она подошла к нему и молча поцеловала его в голову, как мать целует больного ребенка. Вгляделась в лицо его, и вдруг опять почудилось ей, как давеча, что на нем – знак смерти: