Николай Зарубин - Духов день

Рядом, как показалось, противным голосом заголосила пришедшая взглянуть на покойного соседка.

– Куда ж ты такой молодой собралси-и-и… Да какой же ты был смирный да ти-и-хий…

«Старая ведьма, – с раздражением думал Василий, – привыкла дармовые слезы разливать. Каждому порцию выдашь, а только за дверь – и забыла, где была».

– Да никому ты, бывало, не сказал худого сло-о-о-ва… Да никого никогда не потревожил…

«Тихий… смирный… худого слова… не потревожил…»

Причитания старухи давили, жгли. Он сильнее прижимал к себе скрещенные на груди руки, ниже опускал голову. Ему было тяжело и стыдно за эту общепринятую в подобных случаях ложь, как будто она обращена к нему самому, и это его не хотят обидеть правдой. Нет, не тихий был Иван и не смирный. Он жил мучительной, непонятной для окружающих жизнью. Он ерепенился и хорохорился, скандалил и бузил. Он бунт души своей возводил в степень закона. Он не давал покоя ни матери, ни сестрам, ни брату. И все старались помочь Ивану. Пытались понять Ивана, стремились удержать Ивана от чего-то такого, чего потом будешь стыдиться до конца дней своих. Словно смерть давно уже играла с ним в прятки, и надо было потерпеть, подождать. Надо было дать высказаться человеку по возможности полнее, потому жизнь – Василий понимал теперь это! – не приставала к Ивану, как не пристает вода к масляному пятну на одежде. Как пух тополиный не пристает к стеклам окон. Она лишь октябрьским ветром тыкалась в него, заставляя сжиматься, ежиться, уходить в себя. И оттого ему всегда было холодно, сыро, темно. Василий понимал теперь это!..

Он вспоминал и вспоминал их нечастые встречи, разговоры, кончавшиеся если не руганью, то почти всегда хлопаньем двери, временами отчуждением, даже враждебностью.

– Ты слушай, слушай! – кричал иной раз Иван. – Ты знаешь, я свое фрезерное дело постиг. У бати нашего учился, а к нему, ты знаешь, со всей области ездили. Работаю по четвертому, а пятый – не дают. Я и так к начальству, и сяк… «Рано еще, – говорят, – поработай пока». «А почему, – спрашиваю, – несут мне работу высших разрядов, вы же за нее не платите?» «Доверяем, – говорят, – ты это цени». Ладно, думаю, черт с вами, может, совесть в вас когда-нибудь заговорит, если она есть, конечно». А рядом со мной работает мужик по пятому разряду. Вернее, получает по пятому, а сидит на всякой мелочи – ни деталь какую-то выточить не может, ни чертеж элементарный разобрать. Подойдет, ты знаешь, начальство ко мне – я работаю, как и работал. О чем мне с ним говорить?.. А к моему соседу подойдет – он и посмеется, и анекдот расскажет, и о здоровье спросить не побрезгует. И он – в почете, а я – нет, хотя и дело лучше его знаю, и языком попусту не молочу. И везде таким дорога. Так ведь? Я тебя спрашиваю: так?..

– Так, – кивал головой Василий.

– Или, ты знаешь, собрали нас не так давно и говорят: «Сейчас в стране острая нехватка цветных металлов. Надо, – говорят, – чтобы у каждого был отдельный ящик для отходов. Тех, – говорят, – кто больше соберет, мы будем поощрять премией». А у нас, ты знаешь, везде бардак. По территории мастерских пройти – на самолет соберешь. В общем, объявили и смылись. Я сам, считай, и ящик-то этот сделал – не позаботилось начальство-то. Иду на работу или с обеда – где проволоку подберу, где еще что, и получилось: один за всех насобирал. Ну, увезли, ты знаешь, быстро, тут они промаху не дали, а вот премию жду месяц, другой – и к механику, дескать, когда же обещанные денежки выдадут. «Дак выдали уже, – говорит, – главный инженер получил, зав. мастерскими». «Ладно, – думаю, – поднимете вы еще меня на подвиг». А тут, ты знаешь, подходят и говорят: «Молодец, Юрченко, за счет тебя только предприятие план по цветному металлу и выполнило. Продолжай, – говорят, – в том же духе». А я, ты знаешь, сложил комбинацию из трех пальцев и под нос главному: «Вот, – говорю, – вам цветной металл, сами собирайте, сами и премию получайте». Так обиделись: «Рвач ты, Юрченко, – говорят, – не владеешь ситуацией». Каково, я тебя спрашиваю? Нет, каково?..

Василий хмыкал, крутил головой, слушал дальше.

– Или другая ситуация. Ты знаешь, как я с Томкой жил – не мне тебе об этом рассказывать. В доме у нас все было, потому что не меньше трех сотен зарабатывал и вечно не вылазил из кредитов. Пахал и вечерами, и в воскресенье, и халтуры всякие брал, и огород был на мне, и дом. А она то в больницу, то к маме своей отвалит и сидит там. И я ведь оказался плох! Спуталась! Да, может быть, не обидно было бы, если с моим одногодкой, а то с сорокалетним, у которого только законных жен штук пять было. Нормально это? Нет, я тебя спрашиваю: нормально это?