Димитр Димов - Табак

– Ну как? – спросил он, возбужденный своими открытиями. – Кончили обработку, а?

– Да, наконец, – с облегчением произнесла Лила.

И тут же презрительно усмехнулась, заметив, что он пытается говорить с ней тоном благодетеля.

– Что же ты теперь будешь делать?

– Ждать следующего сезона.

– То есть сидеть без работы?

Лила кинула на него безучастный взгляд, словно говоря: «Какое тебе дело?» Директор, развалившись в кресле, зажег погасшую сигару.

– Погляди на себя, – вдруг сказал он. – Куда это годится?… Такая красивая девушка – и так одета.

– Каждый одевается, как может, – промолвила Лила.

– Да, но тебе это не к лицу! Понимаешь? – Он поднял руку и сделал паузу, словно подбирая выражения. – Просто некрасиво.

Лила равнодушно посмотрела на свои стоптанные туфли, поношенное и залатанное зимнее пальто.

– Поденщиной на красивое не заработаешь, – с досадой проговорила она.

– Знаю. Потому я тебя и позвал. Ты ведь училась в гимназии?

– Да.

– А почему бросила?

– Меня исключили.

– За что?

– По политическим причинам.

– Опять идеология! – Директор засмеялся. – Ремсисткой была?

– Нет!.. Но у меня свое отношение к рабочему вопросу. Это вполне естественно: ведь я дочь рабочего.

– Я идей не боюсь! – Директор опять усмехнулся. – Даже уважаю их, если они не приводят к беспорядкам и дракам… Центральное управление разрешило нам взять машинистку. Хочешь занять это место?

– Я не умею писать на машинке.

– Мы дадим тебе возможность научиться.

Наступило молчание. Лила устремила пристальный взгляд в пространство. Она встречала машинисток с других складов: молодые, модно одетые девушки, регулярно посещающие парикмахера и время от времени гинеколога. Зимой они ходят на вечеринки, а летом, нарядившись в платья из набивного шелка, танцуют румбу на открытой площадке в саду читальни либо проводят отпуск на море. Иным после любовного приключения с шефом удается выйти замуж за сослуживца или мелкого чиновника. Но все это кладет на них пятно, оставляет неизгладимый след. В их взгляде и движениях на всю жизнь остается какой-то вульгарный налет, выдающий их прошлое.

– Работа легкая, – продолжал директор. – Тысяча двести левов в месяц, премия в размере месячного оклада… Можешь в любое время взять аванс… И заживешь по-человечески.

Лила все молчала. Печка весело гудела, по радио передавали какое-то танго. Но теперь Лила думала уже не о падших девушках-машинистках, которые возвращаются с курортов наглыми, раздобревшими и загорелыми, а о черной ночи, нависшей над рабочими, о бесправии, унижающем во всем мире человеческое достоинство. Ее охватило желание закричать от обиды и гнева, кинуться па директора и разодрать ему лицо ногтями. Но она не пошевельнулась, даже не дрогнула, только устремила на него свои отливающие металлическим блеском глаза.

«Умная, все сразу понимает, – довольно подумал директор. – Не разыгрывает недотрогу. Вполне заслуживает того, чтобы разодеть ее, как куклу!..»

Он решил, что пора действовать. Встал с кресла, на мгновение остановился, смущенный враждебным огнем в ее глазах, но сейчас же подошел и уже хотел было погладить ее по щеке, как вдруг Лила отшатнулась, и рука его повисла в воздухе.

Директор кисло улыбнулся.

– В чем дело? – сказал он. – Ты же интеллигентная девушка!.. Кому нужны церемонии?

– Нужно уменье держаться прилично, – ответила она.

– В этом не будет недостатка… Ну не глупи, подойди ко мне!.. Не пожалеешь.

– Ни в коем случае.

– Как хочешь!

Директор усмехнулся и опять сел в кресло. Ему пришло в голову, что, может быть, надо было действовать настойчивее, но желания его уже поостыли.

– Можешь поступить к нам и без обязательства сделаться моей любовницей, – сказал он.

– Нет, спасибо… Прошу только принять меня укладчицей на следующий сезон.

– Решено! – с улыбкой согласился директор.

Лила вежливо поклонилась и вышла из кабинета.

Оставшись один, директор вдруг почувствовал какую-то безотчетную грусть, горечь, неудовлетворенность жизнью. Игра началась с неудачи, но это как раз и разжигало его ослабевшую чувственность, извращенное желание осквернить что-то такое, с чем он встретился первый раз в жизни.

На дворе было холодно, порхали снежинки. Смеркалось, и в сумраке декабрьского вечера табачные склады высились, безмолвные и темные, как тюрьма. Во дворах и у ворот мелькали тени приземистых усачей с карабинами – это были македонцы, нанятые фирмами для охраны, а но улицам разъезжали конные полицейские патрули. Имущество господ охранялось заботливо. Склады были полны обработанного и готового к вывозу табака. Лила поплотнее стянула на себе гимназическое пальтишко, которое носила вот уже пятый год, и быстро пошла домой. Даже в этой неказистой рабочей одежде, шерстяных чулках, старой юбке и платке она была красива, и мужчины оглядывались на нее.