Димитр Димов - Табак

Но теперь никто больше не думал о «Никотиане». Через несколько дней после вступления повстанцев жизнь в городе наладилась. На балконе околийского управления развевались флаги партий, входящих в Отечественный фронт. По улицам сновали военные автомашины, в которых сидели бывшие партизаны, еще не расставшиеся со своими походными сумками, автоматами и патронташами.

Знакомые улицы городка будили воспоминания. Вот и кондитерская, в которой Ирина встречалась с Борисом. В запыленной, почти пустой витрине вместо пирожных красовались сейчас тыквенные семечки. Рядом, у пекарни, стояла очередь за хлебом. Сколько часов радости, отчаяния, тоски и надежд, сколько дней блаженства и тревожных мечтаний, довольства собой и угрызений совести пережила Ирина в этом городке!.. А теперь в ее душе все потонуло в бездне мертвенного равнодушия, в безмолвной, ровной, беспросветной печали.

Ирина услышала хриплый, немощный голос Костова. Она не без труда терпела своего спутника, как и всех вообще. Эксперт спросил:

– Не заехать ли нам к родителям Бориса?

– Нет.

– Тогда хотя бы к вашей матери?

– Нет, сейчас я не могу.

Она гнала машину по главной улице и думала только об одном – скорее добраться до Чамкории. Все ее существо как бы омертвело, подавленное душевной усталостью, безразличием ко всему на свете. Когда они достигли небольшого озера, где шоссе раздваивалось, Ирина свернула на Чамкорию. Костов не спорил. Ирина останется в Чамкории, а его Виктор Ефимович должен был отвезти в Софию. Там эксперт хотел привести в порядок свои бумаги и уничтожить некоторые документы.

Городок, где когда-то возникла «Никотиана», остался позади. Они так и не узнали, что в нем произошло.

Они не узнали, что тремя днями раньше в городок спустился партизанский отряд и его с ликованием встретили тысячи людей, которые обрабатывали табак «Никотианы» и паразитических немецко-болгарских фирм, работавших на Германский папиросный концерн.

Они не узнали, что, опираясь на рабочих и партизан, власть в городке спокойно и твердо взял в свои руки комитет Отечественного фронта.

Они не узнали, что по главным улицам шествовали почерневшие, бородатые, оборванные бойцы бригады Павла Морева, а перед ними расстилался ковер цветов, что при этом происходили трогательные сцены, что одна пожилая женщина бросилась в объятия своих сыновей-партизан и умерла от разрыва сердца, что жены и мужья, братья и сестры, не видевшиеся годами, обнимались и целовались на улицах.

Они не узнали, что вместе с отрядом в город вошел и штаб партизанской бригады, что в доме бывшего учителя-латиниста разыгралась невиданная сцена, что коммунист Морев, двадцать лет не видевший отца, подошел к нему и сказал: «Здравствуй, папа», а в ответ на это Сюртук плюнул ему в лицо со словами: «Вон из моего дома, бродяга!.. Ты человек без родины… У меня только один сын – Борис». Но коммунист Морев только посмеялся над своим неисправимым отцом и, ласково поговорив с матерью, ушел из дому, пробормотав с сожалением: «Выжил из ума старик!.. Гнилое отребье прошлого».

Они не узнали, что бедняк Стоичко Данкин из Средорека заплакал и стал заикаться от волнения, когда ему сообщили, что его сын произведен в чин подполковника Народной армии, что после этого бедняк Стоичко Данкин пришел в город просить о помиловании Джонни, который был арестован односельчанами как враг народа, и что в городском комитете Отечественного фронта ему сразу же дали бумажку об освобождении Джонни, так как тот умудрился за три дня до ареста вступить в группу «Звено».

Они не узнали, что несколько офицеров и полицейских покончили с собой потому, что на их совести лежали тяжкие преступления и они должны были предстать перед народным судом; что у агента с опухшим лицом, который истязал политических заключенных, ломал им руки и пытал их электрическим током, не нашлось мужества покончить с собой, и он, как последняя гадина, пресмыкался и просил пощады.

Они не узнали, что десяток видных в городе пройдох за одну ночь превратились в коммунистов и членов Земледельческого союза, что Баташский, сменив шляпу на кепку, называет всех «товарищами» и, каясь в своих связях с немцами, всем и каждому рассказывает о том, кто и какими партиями продавал табак Германскому папиросному концерну.

Они не узнали всего этого, как не узнали о многих других больших и малых драмах, разыгравшихся в городе. Но если б они и узнали, это бы их не тронуло, потому что в опустошенных сердцах этих людей остались только холод и печаль.