Димитр Димов - Табак

– Что происходит, ребята?

Один из солдат вскинул вверх кулак и ответил:

– Смерть фашизму! Да здравствует народ!.. Вы болгары?

– Да.

– А покойник кто?

– Один торговец.

– Л вы кто ему?

– Мы его близкие.

– Ладно! – Голос солдата звучал не враждебно, но строю. – Хороните его поскорее и уезжайте в Болгарию.

– А нам не грозит насилие? – спросил эксперт.

– Нет. Но по пути вам могут встретиться белые андарты. На чем вы поедете?

– На легковой машине.

– Под вечер из интендантства уезжают два наших грузовика. Езжайте с ними.

– Спасибо тебе, юнак. [69]

– Не стоит, товарищ.

Ирина и Костов молча переглянулись. Ответ солдата прозвучал вполне доброжелательно, но и в нем было что-то, свидетельствовавшее о гибели старого мира. Когда патруль удалился, эксперт сказал:

– Не будь их, греки забросали бы нас камнями.

Никто не сочувствовал генеральному директору «Никотианы» при жизни, никого не растрогали и его нищенские похороны. У могилы стояла равнодушная вдова; истеричка-сводня кривлялась, причитая над его трупом; гроб ему нашел пьяный слуга: отпевал его греческий поп, озлобленный голодом и не верующий в Христа.

Нищий поп сократил церемонию, совершив отпевание у могилы, а не в церкви, где пахло ладаном и плесенью. Размахивая кадилом, он гнусаво тянул отходную на древнегреческом языке и уже чувствовал всем своим истощенным телом приближение приступа малярии; к тому же он сознавал, что близких покойного тяготит и жара, и трупное зловоние, и все прочее, что связано с отпеванием. Он понимал также, что вдова ничуть не огорчена смертью мужа, что мысли седого мужчины заняты чем угодно, только не покойником, что пьяный слуга с багровым лицом, клонящийся то в одну сторону, то в другую, может в любой момент повалиться на землю. От всего этого мысли нищего попа, дрожащего в лихорадочном ознобе, путались, и он испытывал дикое злорадство но отношению к болгарам, которые вдруг показались ему единственными виновниками того, что он голодал и не мог купить себе хинина. Этот поп не имел доступа ни к церковным кассам, ни к богатым прихожанам и в дни своего голодного прозябания возненавидел архиерейского наместника, который уплетал жирных цыплят, возненавидел архиерея, патриарха, Христа, небо, землю и весь свет. Вот почему, когда он понял, что никто не скорбит но покойнику, его тощее лицо ехидно вытянулось, а в глазах блеснуло злорадство антихриста.

Могильщики опустили гроб в яму и начали ее закапывать. Все глуше стучали комки земли, падающей на крышку гроба. Наконец яму заровняли. Южная приморская земля равнодушно поглотила смердящий труп генерального директора «Никотианы» вместе с его грехами, вместе с его ужасным одиночеством, безграничной алчностью и жаждой могущества. Над ним осталась лишь кучка земли, в которую могильщики воткнули крест. Л на кресте эксперт небрежно написал мелом:

Затем утомленная вдова, удрученный эксперт, злорадствующий поп и пьяный слуга сели в фаэтон, ожидавший их у входа на кладбище. А в мертвой тишине над кипарисами и могилами все так же сияло лазурное небо и безжалостно налило солнце.

Когда фаэтон затарахтел по пыльному шоссе, ведущему в город, Костов повернулся к священнику и сказал ему по-гречески:

– Имя на кресте я написал мелом, но дождь смоет его.

– Будьте покойны, – ответил тот, – я велю сделать надпись масляной краской.

Священника начинал трясти приступ малярии, его продолговатое лицо снопа приняло безумное ехидное выражение, а в глазах вспыхнул мрачный пламень. Он подумал: «Не пойду я проведывать эту могилу. И заупокойной молитвы на ней читать не стану. Пускай дождь смоет его имя, чтоб и следа не осталось. Анафема всем этим собакам, что принесли сюда голод, разврат и болезни!..»

– Вам холодно, отче? – спросил Костов.

– У меня малярия, – ответил священник.

– Мы хотим пригласить вас к нам закусить.

– Я не прочь, – сказал священник. – Три дня ничего не ел.

В этот миг он вспомнил о своей семье, которая тоже голодала, и о старшей дочери, которая спала с немецкими солдатами, чтобы принести домой кусочек черствого хлеба. И еще он вспомнил, что руки, шея и лицо ее испещрены красными прыщами и что это признак ужасного, постыдного заболевания. «Анафема, анафема всем собакам, которые принесли сюда голод, разврат и болезни!.. Пусть красные свергнут эту власть, пусть отберут жирных цыплят у архиерейского наместника, пусть вешают в церквах архиереев и патриархов!.. II да наступит на земле царство дьявола!..» Но вдруг священник пришел в себя и подумал со страхом: «Господи, прости меня… Я проклял имя твое…»