Димитр Димов - Табак

– Отведи докторшу на перевязочный пункт и возвращайся немедленно!.. – приказал он партизану, который должен был проводить Ирину, а затем обратился к Данкину: – Заложи мины на шоссе да получше замаскируй их. – А всем остальным сказал: – Ребята! К немцам идет подкрепление. Мы не должны отступать ни на шаг, пока наши не отойдут от моста и от станции.

Но по далекому шуму моторов партизаны все поняли, и каждый уже знал, что предстоит бой. Знал, что товарищи, сражающиеся у станции, не отойдут, пока не подожгут бензин, а немцы первым делом бросятся на холм, с которого они могли бы обстреливать партизан с фланга и тыла.

Пока Данкин вместе с несколькими бойцами устанавливал мины на шоссе, Ирина торопливо шагала за человеком, который вел ее на перевязочный пункт. Она видела горящие вагоны и тени людей, которые время от времени мелькали на ярком фоне зарева. Она видела даже вспышки выстрелов и слышала свист шальных пуль, достигавших оврага, где находился перевязочный пункт. Вероятно, одной из них была ранена Варвара. Сознавая опасность, Ирина пустилась было бежать, по вдруг остановилась. Она подумала, что человек, который идет впереди, может над ней посмеяться, а это было бы ей обидно. Человек заметил ее страх, но не засмеялся. Он был невысокого роста, широкоплечий, в рваной одежде. В эту минуту он думал о глухом шуме машин в горах. Он вел Ирину по жнивью, куда достигал разреженный дым сражения, насыщенный запахом пороха и горсти их на станции вагонов с табаком.

Над головой у них засвистел вихрь пуль, выпущенных из пулемета. Ирина невольно пригнулась. И тут она подумала, что все пережитое ею в эту ночь пришло как искупление за десять лет, проведенных в лени, праздности it наслаждениях. Искуплением была и смерть Бориса, сраженного тропической малярией в заброшенной и грязной военной гостинице, по стенам которой ползали Клопы. Искуплением была и судьба фон Гайера, который сейчас ждал кары, безжизненно и равнодушно глядя перед собой. Искуплением была и болезнь Костова, который валялся на траве с таблеткой нитроглицерина под языком. Наконец, искуплением было и то, что Ирине приказали перевязать раненого командира тех людей, которые разрушали мир «Никотианы».

Жнивье кончилось, и начался пологий спуск к оврагу. Овраг был мелкий, широкий, заваленный песком и камнями, принесенными сюда с равнины потоками проливных дождей. К горам он сужался, а склоны его становились выше и круче. Теперь Ирина и ее проводник находились как бы в естественном окопе, который предохранял их от пуль, а шум боя казался здесь замирающим и глухим, словно доносился издалека.

– Долго еще? – спросила Ирина.

Туфли ее были полны песка и колючек.

– Да вот они! – ответил ее проводник.

За размытыми корнями высохшего дерева – оливы или смоковницы, – там, где в ливень вода нагромоздила большую кучу камней, русло оврага поворачивало. Миновав поворот, Ирина увидела десяток людей, лежащих на песке. Луна заливала их печальным светом.

Значит, это и был перевязочный пункт партизан! Сердце Ирины сжалось. Некоторые раненые лежали неподвижно, как трупы, другие сидели, прислонившись спиной к крутому склону оврага, третьи сами себя перевязывали или помогали товарищам. Один легкораненый молодой человек с забинтованной головой, замещая убитого санитара, сновал между остальными и подносил им в жестяной кружке воду, принесенную в ведре из ближней речки, обмелевшей и грязной. На песке валялись две санитарные сумки, из которых были вынуты последние бинты. Некоторые раненые порвали свои рубашки, пустив их на перевязку. Пахло йодоформом, устаревшим лекарством, которое все еще входило в инвентарь полковых амбулаторий, – партизаны, вероятно, отобрали его у какой-то разбитой воинской или жандармской части. Убитый санитар, должно быть, имел элементарные познания в хирургии. На полотенце (которое санитар, очевидно, считал чистым) лежали его инструменты – зонд, ножницы, гемостатические пинцеты. Рядом стояла эмалированная миска с желтым раствором риванола, в котором он дезинфицировал инструменты.

Сердце у Ирины сжалось еще сильнее. Эта санитарная нищета – облупленная миска с риванолом, сложенные на грязной тряпке инструменты, которыми санитар, видимо, все же намерен был пользоваться, – вызывала острую жалость. Что-то зловещее и тоскливое виделось ей в раненых мужчинах, обреченных умереть па этой чужой земле, залитой безнадежным и печальным лунным светом. Ирине стало страшно.